Елена Асеева: Сквозь сон

Поэтому остановившись в поисках себя и своего места в жизни, как облегченно вздыхая, говорили родители, я наконец-то «взялся за ум», а именно устроился работать водителем в автопарк. И хотя, мой отец, Степан Ярославович, всегда мечтал, чтобы я пошел по его стопам, и, сменил в свой срок на посту главного экономиста на электромашиностроительном заводе, сейчас был рад тому, что сын его хотя бы «крутит баранку».

– Ярик! Сыночек! – вновь послышался голос матери, теперь слышимо сместившийся дальше по прихожей и явно долетевший из кухни. Если Анна Леонидовна решила дозваться, так и будет продолжать этот бесконечно-переменный зов. Подобным образом, судя по всему, она хотела вывести меня из себя. Потому что знала, такие призывы, как и слова «сыночек», «милый», «родной» меня раздражают лет этак с четырнадцати.

– Ярушка, ты дома? – это начинало уже злить. Так как «Ярушка» находился также в списке запретного использования.

Хотя если говорить о том, что меня злило и раздражало, надо заводить блокнот и записывать. Потому как не найдя поколь себя в жизни, как работника, человека, мужчину, я в том обвинял своих родителей. Не правда ли, проще всего, обвинять тех, которые тебя любят. Искать в них первопричину собственной лени, эгоизма, хамства. Их, мать и отца, отправивших меня учиться на экономиста в элитный университет, отмазавших от армии, заставивших жениться на Маринке.

Видимо, с Маринкой это было самое беспечное и, одновременно, подлое в моей жизни. Потому как женился я на ней по залету, никогда не любил, не окружал (как положено) заботой, теплом, нежностью. Не очень-то баловал я и собственную дочь, внешними данными, точь-в-точь, походящую на свою мать, и взявшую от меня только зелено-карие глаза. Впрочем, Аленку я люблю, и это несмотря на то, что раз в две недели приходя ко мне в гости, она с порога заявляет, однозначно, повторяя слова моей бывшей:

– И когда, наконец, папочка у тебя появятся деньги, мне нужно купить новую Барби.

Неприятно, доложу я вам, слышать от малявки такое, хотя и привычно, не в плане дочери, а в отношении честности.

– Никогда! – незамедлительно откликаюсь я, в том не изменяя своему приветствию. – Потому что деньги, есть наивысшее зло нашего мира! На Земле от этих денег и неуемного желания людей иметь их больше положенного и творятся все беды. – Я смолкаю на миг и смотрю теперь сверху вниз на эту маленькую девочку и назидательно говорю, – знаешь, Аленка, был такой немецкий философ, экономист, социолог Карл Маркс который сказал: «Нет такого преступления, на которое бы не пошел капитал ради трехсот процентов прибыли».

Дочь стоит возле меня, хлюпает своими длинными, темно-русыми ресницами и молчит. Еще бы, ее папа (не больно балующий своим вниманием) произнес такую длинную и умную речь, загрузив какими-то цифрами, малопонятными выражениями, а она всего-то и попросила, что новую Барби. Я так говорил, однако, не потому как считал деньги тем самым злом, просто наверняка знал, что дочурка, вернувшись домой, передаст мною сказанное своей матери. И тем самым вызовет в ней бурю эмоций, несомненно, негативных и направленных на меня. И хотя я их не услышу, но они будут примерно звучать так:

– Ты, посмотри только какой умный! Деньги это зло! А ничего, что дочь раздета, разута! Ничего, да, что скоро не чем будет ее накормить! Что с его копеешными алиментами по миру скоро пойдешь милостыню просить! Избалованный эгоист и бессовестный хам, каким был, таким и остался!

Интересно и откуда человек только берет такие сравнения – разута, раздета, кормить не чем. Точно у нас не двадцать первый век, а прямо-таки крепостное право, феодализм, когда и впрямь люди ходили по миру, собирая на хлеб насущный.

Но если говорить о Маринкином ко мне отношении, то по некоторым пунктам она была права. Хотя относительно того самого хлеба насущного основательно привирала. Оно как ей помогали в воспитании Аленки не только ее, но и мои родители. Как говорится не чаявшие души в нашей дочурке. Да и я стабильно отдавал положенные двадцать пять процентов от заработка.

Мало?

Ну, на тот самый хлеб, несомненно, хватит.

– Ярушка! Ты дома? – прозвучал вопрос уже в проеме дверей и мать, очевидно, выгрузив в холодильник продукты, вошла в комнату. Только увидев меня, мгновенно замерла, боясь вспугнуть мой сон и тем потревожить своего переростка сыночка.

Я едва-едва приоткрыл правый глаз, образовав в нем тончайшую щель, через которую не только комната, но и мать просматривалась туманно-растянутой. А сам вдавил голову в подушку, слегка прикрыв наблюдение для левого глаза, так как лежал на тахте именно на левом боку. Сам дверной проем в комнату располагался диаметрально тахте, и в шаге от него, уже нарисовалась фигура матери.