Алексей Доброхотов - Повесть о Шести Сотках

Осталась только старая докучливая жена, двое взрослых, отделившихся детей и шесть соток земли, своей, единственно близкой, где только чувствуешь себя до сих пор живым.

* * *

До выхода на пенсию Тимофей Иванович особенно не задумывался о смысле своей жизни. Твердо знал слесарное дело, считался уважаемым человеком и находился на хорошем счету у начальства. Заумные философические бредни составляли удел «белоручек», «очкастых интеллигентов», тое есть всех тех, кому по большому счету, не место в правильном обществе. Он относил себя к «его величеству рабочему классу», «соли земли», «гражданину лучшей страны на свете». Его труд крепил оборону Родины, вливался в широкий поток плановых показателей, повышал уровень жизни трудящихся, вставал непреодолимым щитом на пути ползучего империализма. Все казалось простым и ясным. Любые возникающие сложные вопросы охотно разъясняла Партия или жена. Если одна что-то не успевала или не могла вовремя объяснить, то другая охотно восполняла образовавшийся пробел. При этом главное всегда сводилось к одному – работай, как следует, остальное приложится. Будущее будет светлым.

И Тимофей Иванович добросовестно срезал стружку с металлических болванок, отсиживал положенное время на собраниях и носил зарплату жене. Шли годы. Все постепенно складывалось – обыкновенным порядком, как у всех. Жили как люди, не хуже других. Как ни как не воровал, пьяным по канавам не валялся, на производстве не отставал, план давал, жену не бил, двоих детей растил, квартиру получил, холодильник купил, водочку попивал, но в меру, премии до дома доносил, иногда на рыбалку с друзьями ездил. Что еще надо? На праздники стол собирал, родственников поздравлять не забывал, дети учились не хуже всех. Даже мопед сыну сладил. Казалось, сложилась жизнь. Но что-то на душе постанывало. Что-то с каждым годом все отчетливее скреблось и ныло, покалывало изнутри, не находя выхода, как долго вызревающий птенец. Какая-то глубокая тоска. Особенно по вечерам в воскресенье, после выходных, когда, отужинав, он медленно отходил ко сну. Жена гасила свет, говорила: «Давай спи. Завтра на работу». А не спалось. Часы медленно отсчитывали минуты, по стене бегали белые тени от света фар проходивших мимо машин, и разные мысли вслед за ними быстро проносились в голове. Зачем? Куда? Почему? Безответные, муторные, тяжелые.

Впрочем, к утру от них не оставалось и следа.

Выходные кончились, думал он, а толком ничего не сделано. Столько планов складывалось на неделе и опять все впустую. Жена все время забрала на разные глупости. Хотел на рыбалку поехать, а пришлось в магазин идти. Хотел собрать с сыном модель планера, а весь день чинил в коридоре вешалку. Потом серия очередная по телевизору, как ее не посмотришь? Спортивные новости, обычные новости… О чем завтра на работе говорить? Ужин и… все, день кончился. Что-то не так идет, как нужно. Нет радости на душе, нет волнения. Застойно, словно в болоте. Даже кроссворд не успел дорешать. Короткие какие-то выходные. Ничего не успеваешь. Ничего на себя не остается. Завтра снова завод, станок, болванки, стружка. Пятьдесят грамм за проходной, ужин, телевизор и опять спать, без мыслей, без снов. И так до следующего воскресенья. Что-то неправильно в жизни устроено. Дни катятся, как смазанный подшипник. Сидишь сверху, мир кружиться и сливается перед глазами в сплошные одинаковые круги.

Иногда хотелось вдруг бросить все, куда-нибудь уехать, начать все сначала, по другому. Так, как это бывает в кино. Непременно счастливо, радостно, необыкновенно. Может быть, даже героически. Вот пригласят его на какой-нибудь особенный военный завод. Поручат что-нибудь сделать эдакое. Он сделает, да так, что все ахнут. И дадут ему огромную премию, большой портрет повесят на доску почета, изберут делегатом съезда, сделают Героем труда. Сразу же все станут ходить к нему за советом: бригадир, начальник цеха, и даже сам директор. Начнут спрашивать, как бы так дело поставить, чтобы теперь все время получалось не хуже. И уговорят пойти в мастера. Назначат наставником молодежи. Положат большую персональную зарплату, непременно с надбавкой. Выделят машину, земельный участок под дачу, румынскую стенку, куда жена сразу выставит фотографии, наградные листы и хрусталь, как в музее. На дачу он, конечно же, переселит родителей и будет их навещать по выходным, приезжая всей семьей на машине. И день будет солнечный, и стол на веранде широкий, и вина много, и друзья будут чествовать, и смех покатится рекою, и красивые комсомолки будут смотреть восхищенными взорами. Жена станет нежная, дети послушные, нельзя же им позорить такого отца, передовика и орденоносца. Хорошо станет. И путевка на юг ему первому, и море самое синее, и пляж золотой, и пальмы с широкими листьями прямо над головой. И никакого начальства…