Ринат Валиуллин: Безумие

– Смотри. Какая махонькая машинка. Как детская, – ткнула пальцем в стекло Шила, чтобы разрядить обстановку, всю его обойму.

– Ага, и цвет неожиданный, – мял я салфетку, насильно заставляя улыбнуться её за себя.

– Иди сюда.

– Что случилось?

– Иди, случилось.

– Да что там такое?

Голая жена сидела на корточках возле ванной и что-то разглядывала на полу. Я подошёл. Там разорванная цепочка тонкого плетения из рыжего золота. Она шевелилась.

– Видишь, муравьи, – указала пальцем на насекомых Шила. Те исследовали порошок, просыпанный рядом со стиральной машиной, но, заметив угрозу, стали поспешно сниматься с якоря, скоро вся цепочка исчезла в щель под косяком.

– Рыжие муравьи. Пищевая цепочка.

– Какие же они рыжие? Они противные.

– Пошли спать. Муравьи – наши друзья.

– Это в лесу они друзья, а дома – квартиранты, я бы даже сказала – паразиты. Я не собираюсь сдавать им жилплощадь, самим тесно, – вновь заскрипела в Шиле жена.

– Ну, тогда убей их.

– Я не могу.

– Тряпка…

– Я?

– …где? Где тряпка? Дай мне.

Позже они начали появляться то там, то здесь, преимущественно разведчики, которые ходили в одиночку. Здесь – это когда мы их видели, когда они собирали крошки перед нашим носом, там – когда мы могли в любой момент на них наткнуться. Складывалось впечатление, что мы живём на одном большом муравейнике. Муравьи внедрялись в наши мысли и тащили туда свои порядки. Мы заняли достойное место в их пищевой цепочке. Рыжие пожирали в нас всё самое доброе и светлое, они сделали нас жестокими и мстительными. Были и положительные стороны: теперь кухня блестела с вечера, грязная посуда не ждала следующего утра. Больше всего муравьи любили мясо. Они ходили от него сами не свои. Однако мы его тоже любили. Какое-то время жизнь наша находилась под постоянным наблюдением рыжих. Те захватили нашу небольшую двухкомнатную планету и постоянно вносили раздор и сомнения, раздражение и неприятности. Пуская облака рыжего хитина, они отравляли нашу жизнь. Мы стали аккуратнее, мы стали внимательнее, порядочнее. К весне рыжие остыли и встречались уже не так часто, понимая, что мы сняли их с довольствия.

Сегодня был выходной, уже полдень, а погоды всё ещё не было. Мы прогуливались по парку, наблюдая эволюцию своего развития, симпатизируя своим безразличием встречным прохожим.

– Весной дунуло.

– Да уж! Вместо воротника хочется поднять хвост и бежать ей навстречу.

Неспешной походкой, вычерчивая схему семейного променада, наша пара поравнялась с коляской, которую вела мать. Там сидел прекрасный розовый малыш.

Я вертелся в коляске, разглядывая народ. Мне нравились люди в ярких одеждах, я махал им руками и хотел что-то сказать, пока в конце концов не выронил изо рта пустышку.

– Ну, что ты делаешь? – пыталась быть суровой мама.

Быть суровой у неё получалось хуже, чем мне разбрасывать игрушки. Она подняла соску и сунула в мою любопытную пасть другую чистую, я даже не успел ничего вякнуть. Задорно улыбнулся ей в знак благодарности. Она остановила коляску у детской площадки. Усадила меня на качели и начала раскачивать. Здесь я понял, что жизнь – качели: то к маме, то к свободе, и чем больше был ход, тем сильнее тянуло обратно к маме. Когда мне всё это надоело, я сполз с качелей, сел в машину на педалях, уменьшенную копию Москвича-412, и, ударив по педалям, рванул по дорожкам парка к другим железкам. Там меня давно поджидают подростки, мои сверстники показывают друг другу те классические дворовые трюки, которым научились у старшеклассников: выход на две, выход через жопу, солнышко, крокодильчик. Я в свою очередь висну тоже на турнике, раскачиваюсь и делаю склёпку. Это легко. Я улыбаюсь с высоты, держась за холодную перекладину. Страсть к железу тоже проходит. И вот я уже катаю по прудам на лодке девушку. Она весело рассказывает, несёт мне свою чепуху, целые охапки чепухи. Мы смеёмся. Мы ещё не разучились. В парке цветёт черемуха, парочка на скамейке, увлечённая любовной игрой, не чувствует её аромата. Юноша втягивает в себя никотин влюблённости. Я прячу губы девушки в свои, не переставая жевать голодной ладонью вкусную грудь девицы. Кожа была тёплой и плотной, как нагретая солнцем стена, на которую приятно положить ладонь и погладить, к которой можно было прижаться, в которую хотелось быть замурованным, тату вместо таблички: «Здесь был я». Как же её звали? Убивать не надо, всё равно не вспомню. Что же дальше? А дальше, а вот он я: отстояв небольшую очередь вместе с женой, покупаю горячий багет в лавке с горячим хлебом. Сжимаю тёплый мякиш, вспоминая парочку из парка и свою голодную подростковую ладонь. Отрываю от багета четверть и протягиваю жене. Она берёт грудь совсем по-другому, чуткая женщина, нежная, сразу видно, моя жена. «Может быть всё это время я стоял в очереди не за хлебом, а за женой, не жалея на это ни сил, ни верности?» Это была самая приятная из всех очередей, потому что муж был уверен, что в ней он первый и последний. Даже времени мне было не жаль. Мне казалось, что я им владел. Человеку всегда кажется, что именно он распоряжается временем, на самом деле, это мы у него в плену, оно поимеет любого, потом высадит на остановке Ад или Рай и пойдёт дальше. Хорошо, что ещё есть такая штука, как память. Можно пересмотреть лучшие из моментов, живописнейшие из мест. Я перемотал немного назад: