Вадим Сургучев: Меня расстреляют вчера (сборник)

И вернула листок расстроенному Юрке. После этого он разлюбил учительницу математики, не оценившую по достоинству его труды.

Прошло два года и Юрке – уже десятикласснику – поручили вести факультативные математические занятия с девятым классом. Факультатив посещали очень грамотные ребята. И поначалу Юрку встретили скептически. «Ну чему, спрашивается, может научить человек, который всего на год старше?» – так примерно думали парни.

Тогда-то и настало время достать из рукава ту припрятанную «сумму квадратов».

– Вот простая система из двух уравнений. Если решите, откажусь от занятий и скажу учительнице, чтобы освободила меня, поскольку не справился, – предложил своим подопечным юный учитель.

Система уравнений показалась простой, и девятиклассники охотно согласились. Но прошёл день, затем неделя, другая, а результата всё не было. Несколько раз к нему подходили сияющие ученики с исписанными формулами тетрадями в руках, но всякий раз в решении находились ошибки. На третьей неделе сдались все, кроме троих, самых упорных. Но и у них ничего не получалось. Наконец не выдержали и они и попросили показать решение.

А всё оказалось просто. И строилось решение на том самом разложении квадратов. И когда Юрка, краснея, сказал ещё, что формула принадлежит ему, то подопечные признали: этот парень имеет право учить их – отличников и победителей олимпиад, лучших учеников школы.

Я, видимо, так и уснул за столом, лбом в исчёрканные листы, левая рука под скулой, а правая зажала авторучку. Разбудил будильник – на работу, которой конца не было видно.

Кажется, в тот день я кому-то нахамил. Источать добро и свет вокруг себя желания не было – коллеги своей хвалёной военной дисциплиной отдаляют встречу с тобой. Не до благодушия мне.

Вечером, без особой надежды на ответ, отправил всё написанное о Юрке тебе. И снова не спал ночь, от злости занимал себя придумыванием матерных стихов. А утром пришёл, пришёл от тебя ответ.

Ты писала, что это не литература, а баловство. Что если мне так удобней, то, конечно, да, балуйся, а вообще-то получилась полная фигня, и надо бы убить в себе писателя, придушить попытку так думать и даже захаркать матюгами того, кто не согласится с этим.

И пусть, и пусть такой ответ. Всё равно какие, лишь бы твои слова. Твои. Для меня. Чудо-инъекция, неясно от какой именно болезни, впрыснутая вовремя. Я выздоровел. Ушла злость, и снова появилась надежда быть с тобой, быть для тебя. Я написал тебе нечто любовное до дрожи, до судороги. Мне очень понравилось то, что я написал, и было мало дела до литературы в моих письмах.

Ты позвонила сама утром, тихонько щебетала в меня, радостного:

– Читаю твои письма весь день, пытаюсь ухватить какую-то важную мысль, а она скользит рядом, но не даётся… и пальцы у меня неповоротливые нынче, чтобы таких мотыльков ловить.

– Не читай. Потом.

– Писать не могу ничего, тоже из-за медлительности мысли.

– Не пиши.

– То, что произошло страшное, – тоже не сказать словом. Если говорить о моей реакции, то что это было? Обида? Нет. Ярость? Нет. Оторопь? Пожалуй. Эта твоя реакция… Ладно, пусть ревность. Но ты не стал спрашивать меня ни о чём. Сделал молниеносные выводы, которые мотивированы только одним: «меня выставляют в смешном свете, издеваются!» В таком состоянии ты не думаешь уже ни о чём. Ты не думаешь о том, что почувствую я. Тобой движет лишь яростное желание крикнуть: «я – не дурак!» Когда ты видишься мне таким, это нестерпимо, я делаю себе ментальную анестезию и замораживаюсь. Вот и всё.

– Не всё. Я во всём виноват. Ты должна, ты обязана меня простить.

– Не нужно говорить «простить», это ни при чём. Это не вина. Меня просто поразила степень моего выбрасывания за пределы ощущения любви в таких вот моментах, когда ты бузишь. Словно происходит подмена меня, мое отношение к тебе леденеет. Я не злюсь даже, не возмущаюсь, у меня не теснятся в голове слова, как обычно бывает. Я просто становлюсь «вне зоны доступа». Для тебя. Вижу всё происходящее, как со стороны. Вижу спектральный состав твоих истерик и не испытываю ни любви, ни сочувствия. И мне страшно от этого. Это – не я. Я другая. У этой «ледяной» меня всё ледяное.

Ты замолчала. Я слушал, как ты думаешь.

– И в такие зависшие во времени моменты я не умею быть другой. Мне не расковать лёд, не вырваться за пределы мерзлоты эмоций. Сейчас немного отпускает. Но было очень страшно. Очень. Никогда так не было. Никогда мужские поступки не леденили меня. Было больно от некоторых, было горячо, но это всё была жизнь. А тут… тут другое. То, что ты, не разобравшись, взбил коктейль из моей острой глупости многогодичной давности, а потом вколол этот коктейль мне, произвело вот такое действие. Я боюсь вновь попасть в подобное оледенение. Там страшно.