Вадим Сургучев: Меня расстреляют вчера (сборник)

Поиграли в футбол найденной консервной банкой. Увлеклись и не заметили возникшую за нашими спинами заинтересованную фигуру. Фигура обозначила своё присутствие громким рыком и оказалась капитаном первого ранга. Как очень быстро выяснилось, фигура принадлежала большому местному начальнику.

Дорогая Ю, я не буду пересказывать вам в точности всё, что мы о себе услышали. Эти сведения из анатомии несовершенных людей и камасутры для животных вполне могут оказаться для вас малоценными. Смысл его вопросов к нам, если отбросить детали, о которых я сказал выше, сводился к тому, что начальнику не совсем понятно, кто мы, зачем сюда приехали и кто нас родил. Последнее его интересовало сильнее всего.

После того как нам наконец дали ответить и даже немного послушали, нам приказали навести флотский порядок, а именно – ходить строем и петь песни.

Капитан первого ранга ушёл, припугнув нас тем, что ему из окон всё будет видно, мы напугались и стали ходить строем вокруг беседки. Пока ходили, исполнили все известные нам песни хором, потом каждый пел, что хотел, потом ходили молча.

Часа через полтора Игорь, командир первого отделения, которого назначили главным из нас, остановился и громко выразил неудовольствие происходящим, послав его в женское интимное место. Потом закурил и послал в мужское не менее интимное место командира с Ванькой. Мы остановились, тоже закурили, и послали туда же нашу жизнь. Было грустно.

Кто-то расчехлил гитару – какое море без гитары? – и мы запели песни революционных матросов. Из окон казарм и штаба стали выглядывать офицеры. Мы заорали ещё сильнее. Вдруг кто-то сжалится и посадит нас на гауптвахту? Хорошо бы. Но этого не случилось – пришёл Ванька и сказал, что всё уже нормально и нам надо идти на корабль. Куда мы почти побежали, наперебой рассказывая Ваньке, что с нами случилось, а тот почти нас не слушал, грустно подсчитывая вслух, сколько раз его в штабе называли нехорошими словами, пока он искал командира.

У корабельного трапа нас остановил старший лейтенант с пистолетом. Ванька передал сопроводительные документы. Тот долго вертел бумаги перед лицом, подойдя к прожектору, морщил лоб, напряжённо соображая. Результат умственной работы оказался нулевым, и офицер по связи связался с дежурным по кораблю. Связь отвечала кваканьем, шипением и треском. Как они по такой связи друг друга понимали, осталось для нас неразгаданной тайной.

Когда диалог закончился, старлей сказал: “Ща, пацаны”. Что значит это «ща», мы не поняли, но нас это, почему-то, обнадёжило. Ждали не долго, сигареты три. За это время старлей нам поведал о героическом корабле, на который нам повезло на время попасть, о не менее героическом экипаже. Потом спросил, в какое мы направлены подразделение, а узнав, что мы механики, почему-то замолчал. Молчал до тех пор, пока за нами не пришёл заспанный, злой капитан-лейтенант.

Тот долго вёл нас по бесконечным коридорам и трапам, терял, находил, материл и снова вёл, пока наконец не привёл в кубрик. Объяснил, что жить мы будем здесь, указал направление к ближайшему гальюну, схематично пояснил, где будем кушать, а вернее, “принимать писчу”. Всё сказал и мгновенно исчез.

Мы зашли в кубрик, где-то слева за переборкой нащупали выключатель. Врубили фазу. И увидели себя – прямо напротив было высокое зеркало на тумбочке. Справа и слева – коечки в два яруса. На них накиданы матрасы, обшитые тёмно-коричневым дерматином в дырках и порезах, из которых выглядывал грязно-жёлтый поролон. На флоте коечки называют “шконками” – мы поняли теперь почему.

Я молча двинулся в дальний левый угол кубрика, кинул на дерматин свой вещмешок и упал сверху. Раздеться не успел.

С утра следующего дня нас долго будил взъерошенный лейтенант, то умоляя, то срываясь на писк, пытаясь достучаться до сознания, засыпал нас уставными терминами и соответственными угрозами. Язык устава был нам ясен, но с утра не особенно уважаем. Мы сделали вид, что вняли, а лейтенант, сказав, что механик уже ждёт нас в ПЭЖе (Пост энергетики и живучести), убежал довольный с ехидным видом.

Мы переоделись в робы, с трудом отыскали гальюн, сделали все дела и, конечно – а как же, с утра ведь, – долго курили. Через двадцать минут Ваня заметил, что уже хватит курить, а когда мы ему предложили показать нам дорогу в тот самый ПЭЖ, он длинно посмотрел в проём за трапом, послушал гудение железа, а вслух сказал только: курим дальше. Мы молча курили ещё десять минут. Кто-то предложил всё же пойти, куда укажет сердце, авось добрые люди нам подскажут, где этот самый ПЭЖ.