Игорь Агафонов: Соблазн. Проза

Вопрос её сбил Сяву Елизарыча с хода размышлений. Внезапное недоумение возникло в сонме его мыслей… и он не успел понять – отчего? Он бросил буклет на столик перед собой:

– Читаю вот, – и глянул неприязненно в иллюминатор на розовую пену облаков с позолоченными подбрюшьями. – Не видишь разве, чи-та-ю. Высоко же мы забрались, раз солнце снизу светит.

– Вечереет потому что, – Надежда Никитична взяла брошенный мужем буклет, нацепила на горбатенький нос дорогие шикарные очки, в которых, в общем-то, не нуждалась, потому читала поверх них. Со стороны это выглядело забавно.

«Другое предание связывает имя Лазаря с Солёным озером, расположенном в пригороде Ларнака. Случилось однажды Святому проходить по этому краю. И попросил он хозяина виноградника дать ему плодов – утолить жажду. Под предлогом, что в корзине соль, хозяин отказал. В наказание за его жадность и лицемерие Лазарь превратил виноградник в солёное озеро».

– В общем, отомстил жадюге, – вывела резюме Надежда Никитична.

– Что?! – вскинулся Сява Елизарыч.

– Да я с собой… – и, усмехнувшись на реакцию супруга, продолжила читать:

«Кипр посетила владычица Пресвятая Мария… подарила ему архиепископский паллиум, связанный её руками…»

– Ох уж это бабьё… святая да со святым…

– Чего ты опять?

– С собой я разговариваю. Ты же бубнишь беспрерывно. Вот и я… Имею право?

– Ну-ну.

5.

А четыре года спустя с Сявой Елизарычем приключилась беда: его подвело сердце, и ему сделали шунтирование.

Лёжа в реанимации, он с тягучей тоской упирался незрячим от слезы взором в потолок и вяло размышлял, будто не мысли, а сгустки клея медленно расползались и стекленели в зыбком пространстве замысловатыми гирляндами: «Переполох в мозгах, да и всё…»

Тяжёлый вздох, уныние. Но вдруг некоторый всплеск вдохновения.

– Сына выучил, дом ему воздвиг. Да какой! А у меня? Чего у меня нет? Скажите, чего у меня нет? Всё есть… Всё! Деревьев насажал сколько!..

Но скоро опять скис, вяло подумал: да вот, достиг… и достатка и кое-какого признания… в своём регионе, но… и что? Чего-то большего хочется тебе, что ли, гораздо большего? Уж не вечной ли жизни? Или всемирной известности, браток?.. Ну, ты воспылал! Возомнил! Замахнулся!.. Воспарил! Только ли в своей сторонке жаждешь прославится, а, скажи на милость? По-честному. (Трудно, согласитесь, разграничить иногда, где заканчивается ирония и начинается серьёзный расклад…) Да, всё есть, всё материальное… и большего-то не надо… Незачем. Так чего же всё-тки нет? Что угнетает? Возможная близкая смерть?! И?.. нет никакой гарантии, что имя его и память о нём не улетучатся на другой же день, как его зароют в землю, закопают?.. Или сожгут?.. Тогда уж точно не воскреснешь… Да и нет у него ни малейшей известности. Реальной. Региональная известность – блеф, она до тех пор существует, покуда жив-здоров и суетишься, трёшься рядом с властями, напоминаешь о себе постоянно, стараешься угодить и заручиться поддержкой, тогда у тебя друзей, да, в достатке, и смотрят преданно, заискивающе, а как только отдалился или занемог – сразу будто отрезало. Все повернулись в другую сторону – свято место пусто не бывает. Так ведь говорят? Перевёртыши! И, стало быть, он вот сейчас помрёт, может быть, и ни одна собака на его могиле не завоет. Впрочем, кое-кто вспомнит… но не добрым же словом! Злорадством – вполне возможно. А-а, скажут, загнулся, наконец. Тогда… что тогда?

И вновь накатывает и засасывает под тяжкий гнёт анестезирующее безразличие ко всему бренному и даже к участи своей… Бог ты мой, да что б я только ни сделал, ни совершил бы, чтобы… дабы… Н-да. (Его здесь, в больнице, почему-то всё время тянуло изъясняться высоким слогом: дабы, ибо, иже с ними…)

Мысль его ползала туда-сюда, никак не находя приятного завершения. Ему захотелось встать и – вывалиться в окно. И он испугался этого плохо контролируемого безумного желания. Даже прихватил руками холодную кровать, на которой лежал совершенно нагой, на голой клеёнке…

«Я пока ещё не мертвец! Медицина ныне всесильна! Любые средства оплачу!.. Чтобы встать! Своими ногами пойти!..»

И всё равно, в этой своей беспомощной истеричности он не ощущал себя живым, чувствовал себя остатками угасающей плоти, едва подчиняющейся его воле…

«Встань и иди!» – услыхал он за стеклянной дверью реанимационной голос своего лечащего врача: тот, очевидно, работал с одним из своих пациентов. И что-то ослепительно вспыхнуло в сознании Сявы Елизарыча – ему вспомнилось: остров Кипр, Храм Святого Лазаря, и разговор туристов о двух персонах, кои видели Лазаря воочию… «Встань и иди!» – повелел тому Христос.