Анатолий Лернер: Тремпиада. Эзотерическая притча

– Рантье.

– Это фамилия такая? – не унимался я.

– Живу на ренту, – скучно пояснил государь, оглядывая комнату. Вдруг интонация его изменилась, и зачем-то с немецким акцентом он произнес:

– О! Чай. Чай – эт-та карашо! Чай – эт-та красифф, та…

– Да, мы тут слегка набили кишки требухой. Не угодно ли присоединиться? Что-то должно было еще остаться. – С этими словами Севка демонстративно вытащил на стол мусорное ведро и, чуть ли не с головой, влез в него, извлекая из этого «Рога изобилия» остатки припрятанной им же пищи.

– Фу-уу. – Скорчил гримасу эстет-император. – Кушайт из помойка – эт-та не эст карашо. Эт-та не эст красифф.

– Что он говорит! – обалдело возопил я.

– Он говорит, – бесстрастной интонацией профессионального переводчика пояснял Севка, – говорит, что, кушая из помойки, он не ест хорошо. А если он не ест хорошо, значит, он голоден. И это, естественно, не красиво.

Я обалдело взирал то на Севку, то на его визитера. Николка фыркал в стакан. Севка заваривал чай.

– Юрий Петрович, – пояснял он тем же бесстрастным тоном, профессиональный философ, полиглот, эстет и дезертир.

– Пацифист, – поправил его рантье.

– Ладно, пацифист. Что ещё? Ах да, почетный сопредседатель Ордена Клошаров. Но с помойки, как вы убедились, ест неохотно.

– Мечковский, ты сволочь! – Возмутился эстет, что-то уже дожёвывая.

– Я же говорил – полиглот…

И тут в мастерскую ворвалась молния. Имя ей было – Татьяна.

– А-а!! Все в сборе, блин! И этот, как его, рантье, тут! Ну все, твою мать! Сейчас по бабам пойдут… Сева, что ты мне обещал?!

– Господа литераторы, позвольте представить, Татьяна Евстафьевна… А Юрий Петрович, Танюша, пришел познакомиться с ними. И никаких, заметьте господа, баб-с. Только Музы и их служители.

Татьяна подозрительно взирала на нас: – Литераторы? Ну что ж, послушаем. – И одним движением оседлала стул.

Требовалась разрядка ситуации. Николушка, блестя шальными глазами, встал.

– Я думаю, здесь будет уместно предоставить слово поэзии. Ибо то, что мы лицезрели тут, в стенах этой мастерской, вышедшее из-под рук маэстро, – Николушка поклонился в сторону Севки, – сродни ей. Да и в завершение нашего давнишнего спора, именно на примере поэтических строк можно убедиться в правоте мною высказанных суждений.

Теперь настал наш черёд недоумённо хлопать глазами.

– Быть может, я не совсем тот, кому уместно обратиться к подобного рода вопросу. Поясню: я – прозаик и пылкий поклонник поэзии, а отсюда вытекает следующее: мне невозможно, трудно остаться сторонним наблюдателем, холодным и беспристрастным. Николушка присобрался весь, вытянулся в струну, и казалось на мгновенье, прислушался к музыке звучащей в нём самом.

– Искренне, беспредельно, по-детски восхищаюсь колоритной, классически построенной строкой, чарующей, завораживающей музыкальной рифмой, и строгим, без единой репризы, ритмическим рисунком стиха… Однако же, ведь доведется прочесть, услышать стихотворение, выполненное в полном пренебрежении к каноническим формам строения. Кажется, нарушение столь очевидно, а у поэта нет ни малейшего представления, элементарного понятия о законах стихосложения, пришедших к нам из бездны минувшего, от Тредиаковского… о поздних же и современных веяниях, изменивших течение поэтической строки – не может быть и речи… Автор, по всей видимости, и не подозревает о существовании оных. И вот однажды, совершенно нежданно, с пятого или, быть может, десятого прочтения вспыхнула строка, распахнулась как волшебный Сезам высоким, в прямом смысле этого слова, испепеляющим содержанием, шеломящим, непредвиденным ходом сюжетной линии… И это чарующее волшебство зримо, рельефно, почти осязаемо, озарено на продольном срезе психологического фона современности…

Николушка оценил взглядом ситуацию, и довольно отхлебнув из чашки круто заваренного чаю, продолжил:

– Нечто подобное мы испытывали при чтении рассказов Андрея Платоновича Платонова. Это о нём, позднее, с упоением замечали критики: «пленительная неправильность русского языка». Вспомните произведения Тынянова, Хлебникова. Казалось, творческие поиски последнего граничили с безумием! Минут годы. Пройдет время, прежде чем новое поколение поэтов возведёт экспериментатора в ранг непререкаемого авторитета. Маэстро.

Именно с вышеупомянутых позиций я воспринимаю поэзию моих друзей. И она, к счастью, отвечает высокому полёту предшественников.