Анатолий Лернер: Тремпиада. Эзотерическая притча

Вздрогнув и мотнув головой, стряхивая с себя вечерние чары моря, я взобрался по голышам на бетонную дорожку, ведущую к лодочным гаражам. Гаражи плясали змейкой вдоль всего побережья Хасанского залива. Один из них радушно распахнул нам свои ворота, и теперь от окошек его кубрика вкусно попахивало скоблянкой из трепангов.

Герман, мой собкор, старожил этих мест и хозяин упомянутого гаража, заполучил в собеседники покорившего его душу художника. Теперь он, что называется, вешал лапшу на уши своему кумиру. Художник же, снисходительно улыбаясь, прощал ему эту слабость. Ну, а я, предоставив талант его поклоннику, отстраненно сосуществовал в плоскостном измерении, мыслями находясь в иных пространствах, изредка ловя на себе близорукий, полный благодарности взгляд хозяина гаража.

Заманив Севку в этот провинциальный приморский поселок, я наобещал ему, со слов Германа, ненавязчивое общество, полное подводное снаряжение, горы трепангов и невиданную охоту на осьминога.

Сейчас же Севка слушал байку Германа, почему осьминог ушёл из этих мест. Впрочем, трепанги и гребешки с трубачом, не говоря уже о мидии, были. Был даже один, огромного размера краб, рядом с которым пытались сфотографироваться двое подвыпивших «афганцев». Затеянная ими возня, едва не приняла трагического оборота, по крайней мере, для краба, но Герман оказался на высоте и отвадил бравых вояк своей напускной отвагой. Так что, конец дня можно было считать вполне удачным. Все были довольны, слегка уставшие и глубоко лиричны.

Время шло к ночи. «Буржуйка», обжираясь поленьями, искрилась и урчала по-кошачьи. Герман преобразился в Омара Хаяма, и теперь щедро выплёскивал драгоценное вино пленительных «рубаи» в бокалы ненасытного вечера.

Постигнув мудрости созвучий, мы рассупонили свои рюкзаки и на столе, в мгновение ока, оказались три бутылки сухого вина и литровая фляга нержавеющей стали с чистейшим пшеничным самогоном. Выпивка, как и предполагалось, произвела фурор.

Затем на столе стали возникать консервные банки с икрой минтая, кое-что из овощей, хлеб и, что совсем покоробило Германа, картошка.

– Ну вы охренели! – орал он благим матом. – Мы же сидим на этой самой картошке.

При этом он подскакивал с табурета, запустив руку между ног, и огромной пятерней массажиста обхватывал свое хозяйство. Складывалось впечатление, что в штанах у него картофельные клубни.

Продолжая отчитывать нас, Герман не сводил взгляда с выпивки:

– Я дурак старый собирался вам по мешку с собой выделить, а вы, придурки, тягаете эту тяжесть аж из самого Владивостока!

Ну-ка, дайте посмотрю на ваш товар. Тьфу, зараза! Разве ж это картошка? Это смиття. Загляните ко мне в подполье, и вы увидите, что такое настоящая картошка!

Он без промедления отворил лаз в погреб, откуда дыхнуло затхлой сыростью и пыльным запахом картошки. Успокоился Герман лишь, когда Севка оценив преимущества «своей» картошки от «привозной», пообещал взять с собой полмешка.

От картошки вновь перешли к разговорам о выпивке. Обсуждались рецепты и способы приготовления самогона. И неизменно все приходили к выводу, что лучше, чище и крепче «Лернёровки», как называл её Мечковский, никто ничего не пивал.

Эти похвалы относились не только к старому Лернеру, но и ко мне, его преемнику в искусстве самогоноварения – Лернеру-Младшему. Я всегда чтил и соблюдал семейную традицию и никогда не гнал самогон в промышленных масштабах. «Лернёровка» приготовлялась для внутреннего пользования, строго по рецепту и особое внимание уделялось её очистке от сивушных масел. Эффект достигался при помощи марганцовокислого калия, активированного угля, дубовой коры и прочих маленьких хитростей, которые, впрочем, уже составляют семейную тайну.

Замечу без ложной скромности, что слава «Лернёровки» была вполне заслуженной. По крайней мере, на Дальнем Востоке. Её предпочитали «казёнке» многие мои друзья и приятели из журналистско-писательской братии. Не оставались к ней безучастными художники и актеры. А уж этот народ толк в спиртном знает.

Сколько раз в застольях выручала нас «Лернёровка», не давая угаснуть нити накала творческого горения. Не прерывала она плавных бесед «за жизнь», раскрепощала и излечивала от любых недугов и пресекала любую крамольную попытку «добавить» чего-то не того… Ну, скажем, растирки от гнуса, или… одеколона «Лаванда».

Справедливость этого лирического отступления, я надеюсь, могут подтвердить Толя Матвиенко, Боря Кожинов, Виталик Солдатов… Будете проездом во Владивостоке, справьтесь о делах минувших у Андрюши Островского, если он, конечно, поганец эдакий, не где-нибудь в Сиднее. А то разыщите Димошу Брюзгина человека большой души с вшитым в сердце искусственным клапаном. Уж он-то помнит. И уж, коль занесёт вас нелёгкая, любопытство или, не дай Бог, нужда во Владик, передайте мой привет и цветы лучшей, женской половине нашего спаянного коллектива: Наташке Гурулевой (если у неё хватило любимого мною в ней сумасшествия, вернуться из Австралии), Маринке Лободе, Танечке Батовой, Раиске Николаевой…