Мария Хаустова - Осколки детства. рассказы

Главные отличительные черты Марии Хаустовой – невероятная честность и знание предмета описания. Текст содержит множество деталей, иногда ярких, иногда жутких. Тут можно вспомнить и украденную спелую малину в саду бабки Верки, и варку каши для голодной Юльки. Иногда охватывает сомнение – да о нашем ли времени идет речь? Может, мы вернулись в эпоху Короленко и Достоевского? О, нет, это начало цивилизованного двадцать первого века…

Исковерканное детство, мучения, голод, холод, одиночество. Дети подземелья? Горьковское дно? Тема детского горя у Хаустовой раскрыта как нельзя более полно. Сочувствие автора – это явно. Но есть какие-то моменты, где автор перебарщивает. Очень много детских слез. Слезинка ребенка становится морем. А в целом Хаустова сильно пишет. Только меры не знает. Возможно, у нее своя мера.

Но такая книга сегодня нужна. Она как горькое лекарство, которое приближает выздоровление. Она кричит о чем-то главном в человеке. О сострадании.

Белый снег разлетался хлопьями, и ветер уносил его куда-то вдаль. Максимка шагал по улице, и слезы большими горошинами скользили по его лицу. Маленький, тоненький, с черными, как смоль, глазами и длинными ресницами, он смотрел на расходившихся с кладбища людей. Папка умер. Папка! Максимка остался один. В свои одиннадцать он познал, что такое одиночество и смерть.

Как-то к Любаве пришли гости. Они сидели на кухне и смеялись над каким-то анекдотом. Максимка прибежал с улицы весь взлохмаченный и раскрасневшийся от мороза. На шерстяных рейтузах его висели комочки снега. Он постучал носами валенок о порог, чтобы снег слетел и с них, и уже хотел проскользнуть к себе в комнату, как увидел в прихожей отца. Тот сидел на полу. Его ноги были согнуты в коленях и обхвачены руками, лицо выражало страдальческий вид, и маленькая пуговка соленой воды застыла в уголке его правого глаза. Он сидел один на ковровой дорожке в темной прихожей и слушал, как смеется его сестра, а сам в это время изнывал от дикой боли.

– Папка! Что с тобой? Тебе больно? – испуганно спросил Максимка.

– Да не-ет, – тихим, протяжным голосом отвечал ему отец.

– Давай я Любаву позову, она тебе поможет.

– Не надо, Максимушка, не зови. Я тут еще немножко посижу и встану, – убеждал Юрий маленького сынишку.

– Я тогда рядом с тобой посижу, – Максимка сел напротив отца и не мог понять, что такое с ним происходит. Глядя на сына, Юрий прослезился и попросил мальчишку подойти к нему. Максимка, заметив слезы отца, расплакался и упал в объятия своего любимого папки.

– Что с тобой? Скажи мне! Ведь ты не умрешь?

– Нет, мой дорогой, не умру…

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда.

Максимка успокаивался. Отец нашел в себе силы. Ухватившись за стену, он кое-как приподнялся и медленными шагами отправился на свою постель. Подружки Любавы подзывали его: «Юрик, иди к нам! Выпей водочки»! Папка лежал и не отвечал на их возгласы. А потом удивил всех – показался в кухонных дверях и бойко кинул: «А наливай!» Ему налили. Целую. Он выпил, но закусывать не стал. Все переглянулись.

– Ещё! – громко проговорил Максимкин отец.

Отговаривать не стали. Одним глотком осушил он рюмку горькой и поставил ее на стол.

– Ещё? – спросила Любава, вопросительно смотря на брата.

– Всё, больше не буду, – ответил тот.

Юрий ушёл в комнату и больше в этот день не вставал. Вечером к Любаве пришла знакомая медсестра, которая обещала осмотреть брата. Максимка сидел рядом с отцом и смотрел телевизор. Когда шли мультфильмы, он сидел, раскрыв рот, и ничто его не могло отвлечь от их просмотра. Но только не в этот раз. Нахохлившись, как воробей, Максимка одним глазом поглядывал на экран старого «Шарпа», а другим следил за тем, что происходило вокруг его отца. Медсестра оглядела его тугой живот и зачем-то откинула одеяло с папиных ног. Все они покрывались синяками разных размеров.

«Любава, готовься, – прошептала тетка в белом халате. – Надо бы Максимку куда-нибудь отправить. У Юры уж трупные пятна пошли».

– Максима, к тебе тут Вовка заходил. Звал тебя в гости… – мгновенно придумала Любава.

– Да? А давно? – оживился Максимка.

– Да нет. Не очень.