Татьяна Доброхотова - Берцик. Новая жизнь

Эти разговоры вызвали внутри него странные, размытые, словно специально растушеванные рукой художника, картины. Он представлял себя стоящим у огромного, сияющего черным лаком, концертного рояля, за которым, как ему почему-то представлялось, сидела маленькая сухонькая старушка с седыми гладкими волосами, уложенными в строгую прическу. Раз за разом она заставляла его петь одну и ту же музыкальную фразу. Длилось это бесконечно долго. Иногда старушка сердилась, вскакивала с табурета и что-то объясняла ему, отчаянно жестикулируя. Слов сейчас он разобрать не мог, но по всему видно было ее недовольство. Редко, но случалось, она одобрительно кивала ему и даже улыбалась.

Он никак не мог понять, откуда взялись в его сознании эти загадочные сцены, насколько они реальны и имеют ли отношение к нему, к забытому прошлому. Похоже было, словно кто-то репетирует с ним, учит. Но было ли так на самом деле, или он просто придумал? Не знать ответа на свои собственные вопросы уже стало привычным для него. Так пел он профессионально или нет? Берцик честно попытался представить себя в вечернем костюме, покоряющем зал рукоплещущих поклонников. Но у него ничего не получилось. Картинка оказалась плоской и неподвижной, как фотография. Сам он не знал, что это может значить. То ли не пел со сцены никогда, то ли просто не может этого вспомнить.

Зато в один из вечеров он осмелился сделать то, что ему хотелось попробовать давно. В маленьком холле их гостиницы, за спиной портье давно приметил висящую на стене гитару. Знаками попросив и получив разрешение, он аккуратно снял инструмент. Гитара оказалась совсем старая и грязная, ее не брали в руки уже несколько лет. Слежавшаяся пыль покрыла корпус плотным жирным налетом, серыми липкими кружевами свешивалась с грифа. Конечно, расстроена, но как ему показалось, не безнадежно. Инструмент явно был старый и хорошо сработанный.

День ушел у него на то, чтобы отчистить гитару от грязи и просушить. Весь вечер потом, вооружившись плоскогубцами, он пытался совладеть со старыми струнами, чтобы они хоть чуточку зазвучали. Но когда нижняя струна лопнула в третий раз, он оставил неудачные попытки и уныло поплелся возвращать гитару на место. Портье, увидев преображенный инструмент, восхищенно зацокал языком и выложил на стойку комплект новых струн, объяснив, что хочет за него двести пятьдесят афгани – пять долларов.

Отрицательно покачав головой, Берцик уже вешал гитару на стену, когда в дверях гостиницы появился Анджей. Быстро разобравшись в происходящем, он протянул оплаченные струны Берцику.

– Возьми.

– Не надо. Я и так всем обязан вам. Это совсем не обязательно, так, может у меня еще ничего не выйдет.

– Ничего. Попробуй. Нам всем тоже интересно, что получится. Мы уже привыкли к тебе.

С новыми струнами дело пошло веселее. После некоторых усилий гитара, наконец, начала держать строй. Вечером они опять собрались во дворе. Первой опробовала новую игрушку Беата, спев под нее задорную шутливую песенку. Кое-какие навыки обращения с инструментом оказались у Михала и Штефана тоже. Когда все перепробовали, гитара опять вернулась к Берцику, а четыре пары глаз вопросительно уставились на него.

– Что? – растерялся он.

– Попробуй.

– Я? Но…

– Наверняка умеешь. Это же ты отремонтировал и настроил ее. Давай.

Медленно, как будто стараясь что-то услышать внутри самого себя, он провел рукой по струнам. Неловко зажал первый аккорд. Сначала он все время ошибался, пальцы соскальзывали со струн, он фальшивил и сбоил как первоклассник. Киношники, сперва любопытно ожидавшие чуда – не дождались и погрузились в обсуждение завтрашних съемок. А он все пытался сделать что-то, сам толком не понимая, что именно. В какой-то момент он отвлекся, мысли убежали куда-то в сторону.

И вдруг он увидел, что поляки опять пристально смотрят на него. А руки, его собственные руки, совершенно автоматически перебирают струны. Гитара пела, пытаясь рассказать что-то, возможно, о нем самом. Казалось, она знала обо всем, и о сегодняшних его мыслях, и о том, что уже отчаялся вспомнить.

Когда закончил, его наградили аплодисментами.

– Ну, ты дал! Красотища какая! Что это было? Как называется? – закидали его вопросами.

– Не знаю. Опять ничего не знаю.

– Слушай, с тобой даже как-то разговаривать неинтересно. Что не спросишь – ничего не помнишь и не знаешь.

Но на Михала все зашикали, пеняя за жестокость. Берцик смутился и ушел в комнату, чтобы пораньше лечь спать.