Азад Гасанов: Тамерлан. Война 08.08.08

Когда пришла модель, я докуривал вторую сигарету. Щелкнул ключ в замке, бесшумно открылась дверь, и донеся мужской голос:

– Вас ждут, проходите.

Я потянулся к столику, щедро заставленному бутылками. «Чтобы ей такое налить?»

У меня было правило: начинать следует с выпивки. За питьем и сигаретой, и беседой, предшествующей съемке, удается снять смущение и освободить начинающую модель от притворного стыда или наоборот сбить кураж, пока девица, распоясавшись, не начала корчить из себя порнозвезду или роковую, многоопытную даму. Удается внушить, что ее и мое пребывание здесь не подразумевает ни подвига, ни унижения, что это всего лишь работа для меня и легкое приключение для дамы.

Дверь захлопнулась. Модель прошуршала по ковру в прихожей. Я пододвинул к себе две бутылки. «Если брюнетка или шатенка, то выберет бейлис. Гламурно, – говорят они при этом. Если блондинка то, скорее, предпочтет мартини». Себе я плеснул коньяк.

Модель замерла на пороге. «Кажется кривляка, – заподозрил я. – Сейчас начнет строить недотрогу. Плохо». Я отхлебнул из фужера и повернулся к двери.

– Ну, что же вы… – сказал и поперхнулся.

На пороге стояла Васико. Тоненькая, стройная, длинноногая, в отвратительном наряде.

Коньяк обжег горло, огненным шаром застряв где-то на середине пути, не дойдя до желудка. Я сглотнул. Глумливая мина эротического фотографа медленно сползла с лица.

А Васико удрала.

Была надежда, что она появилась здесь, выследив меня. Это было бы ужасно, мне было бы невыразимо сложно оправдаться. Но если это не так, то как оправдаться ей? Я схватился за голову. Все рухнуло! Ее наряд не оставлял сомнений.

Коллапс! Полный коллапс! Наступил полный коллапс моей жизни. Мысли окаменели, взгляд застыл, уши забило пробками. Дышал, наверно, по привычке.

Я не сразу заметил, как она вернулась. Не услышал. Вижу, кто-то сидит напротив, нога на ногу. Длиннющие мослы, как у цапли. Пушок на бедрах. Руки, как плети, и не догадаешься, сколько в них силы. Грудь ходит ходуном, значит тяжело дышать. Глаза пустые, даже страха в них не осталось. Губы растопило – вместо них две кривые ниточки. Потом слышу, говорит:

– Ладно. Хватит разыгрывать трагедию, – а губы не шевелятся, цедит сквозь зубы, в тонюсенькую щель. – У нас это плохо получается.

И смотрит на меня пустыми глазами.

– Вставай. Делай то, что собирался сделать.

Я встал. И занялся делом.

В тот день мы сняли, наверно, самое грязное видео в мире. Полное самых отвратительных сцен и откровений. До меня, как мне кажется, никто такого не снимал. Возможно, мы выдали своего рода шедевр. Возможно, нам на фестивале грязного кино присудили бы порнографический оскар.

Мы сняли на одном дыхании, упиваясь. Было упоение жутью самого низкого падения. Битва в грязи. Была такая на заре воинской карьеры у Тимура. В ней никто не победил. Вывалились только все, как поросята и разошлись.

Я, видимо, был совсем плох. Не скажу, что мои страдания оказались мучительней, чем страдания Васико. Скорее, сам я оказался слабее. Не привык держать удар. Раскис.

Васико забрала меня к себе. Церемониться не стала. Уложила в постель, и ее съемочное соло там, в ее постели мы отыграли уже дуэтом.

Наверняка, опять выдали шедевр. И опять битва в грязи? Ни в коем случае. Нечто внушительней – рождение из грязи. Творец развел вонючую жижу, перепачкал руки, но вылепил два существа и вдохнул в них вторично часть своей сути. Уродцы вышли отъявленные. С дурными наклонностями, похотливые по натуре. Подленькие, лживые, корыстолюбивые, и разит от них за версту. Но что с них взять – их вылепили из грязи.

– Только писать для Кантемира не буду, – заявил я, лежа в ее постели.

Она кивнула головой.

– Завтра я верну аванс.

– Не надо.

– Ты так считаешь?

Она разрешила покурить. Принесла пепельницу, открыла дверь на балкон, и задуло холодком – было-то под утро.

– А как быть с видео?

– Поступай, как знаешь.

– Выкинуть?

– Не надо. Сделай так, как ты поступал прежде. Я не знаю. Сдай туда, куда должен сдать и получи расчет. Сколько тебе причитается?

Я назвал сумму.

– Нормально. Пригодятся, – голос ее звучал устало. Она смотрела на нарастающий столбик пепла. – Давно хотела спросить: зачем ты куришь?

– Не знаю.

– Ведь это отрава.

– А что себя беречь?

Она тяжело вздохнула. Ее дыханием сбило пепел мне на грудь. Она стряхнула.

– Вот так травишься, травишься, – проговорила она, – и не замечаешь, что уже пора на свалку.