Анастасия Косташ: Дневник Эммануила Разумовского

Я нечасто позволяю себе одевать подобные мысли в одежду слов. Но всё чаще скорбь и страх за мiр и Отечество сжимают сердце. Я вижу, как под личиной заботы о простом народе принимаются самые гнусные и беспощадные законы, уничтожаются моральные устои и былое достояние культуры. Уже сегодня власть денег запускает щупальца в то, что ещё вчера принадлежало сфере человечности и совести. Чужаки, полонившие мою землю, работают заодно с выходцами из моего народа, поставившими своё краткосрочное благополучие выше независимости и безопасности родной страны. События разворачиваются всё стремительнее, словно в каком-то американском триллере, и вот уже запахло приближением печальной развязки. На нашей территории, на наши деньги и нашими же силами против нас же самих ведётся многолетняя война, какая-то засекреченная операция вражеской разведки, носящее какое-нибудь безвкусное название. Под впечатлением от происходящего я всё чаще теряю веру в реальность. Сознанию проще поверить в то, что это очередной кошмарный сон. Всё более и более я убеждаюсь в том, что в ночных сновидениях мне открывается настоящая жизнь, а этот трёхмерный мир со всеми его множественными ипостасями – всё ложь, иллюзия, наваждение… В этом кошмарном сне события, как каннибалы, поедают друг друга; каждый новый момент проглатывает следующий и содержит в своём чреве всё произошедшее, изжитое, чтобы быть проглочённым будущим мгновением. В этой непомерно масштабной иллюзорной действительности весь мiр и Отечество, породившее мою плоть для этой жизни, на возрастающей скорости неумолимо движутся к пропасти, ведомые грёзами, несбыточными постольку, поскольку воплощение их неминуемо приведёт ко всеобщей катастрофе; по глупости, по недальновидности своей люди не понимают или не желают понимать, что несутся не жалея ни себя, ни других, по головам, по телам, по черепам и костям других существ, не в рай, а навстречу собственной гибели; и рыдают по ней, и жаждут до потери рассудка, и с содроганием молятся ей, и изнемогают от того, что всё ещё не близко осуществление их желаний. Все несутся, распихивая друг друга, подставляя подножки рядом бегущим, сталкивая их с дороги… Но в конце этого пути, ознаменованном итоговым смертельным прыжком в бездну, уцелеет лишь тот предусмотрительный, кто будет прыгать последним, приземляясь на обломки разбившегося человечества.

Единственная надежда – на Закон Истины, на то, что пройдёт несколько эпох, прежде чем маятник сил качнётся в обратную сторону, и все побегут туда, откуда прибежали (если успеют это сделать до самоубийственного «прыжка»), и баланс на планете уравняется. Трудно представить себе, как изменится мiр к тому времени, как изменится сам человек и его общество. И уж совсем невозможно предположить, что будет думать он о нашем с тобой веке…

***

Опять сон. Я начинаю относиться к своим снам серьёзнее и даже начинаю любить тех, кого вижу в своих видениях… Как будто у меня две жизни, в которых я путешествую последовательно: немного там, немного здесь. И ценю каждое прожитое в обоих жизнях мгновение.

Во второй жизни возможно всё: силой мысли я могу перевоплощаться, менять ход событий и времени, то же самое могут делать все и всё, окружающее меня. В той жизни будто неисчерпаемое множество миров сплетены вместе, и оттого пространство там куда многомернее, чем здесь.

Я видел Восток. Нечто среднее между Палестиной, Ираком и Афганистаном. Узкие бетонные улочки с редкими надписями на арабском. Я маленький мальчик, у меня есть семья: мама и младшая сестра. Помню момент, когда мама ставила нам по тарелке с обедом, и, когда она отворачивалась, я плевал в тарелку сестры, чтобы девочка отказалась от своей порции, а я забрал её обед себе. Сестра обиженно плакала, мама ругалась, а мне ни капли не было стыдно…

Помню свои игры с дворовыми мальчишками и девочкой, очень красивой и доброй. Помнится момент, когда мы, спрятавшись от друзей во время какой-то игры, присели на корточки совсем рядом. Я тихо сказал ей: «Я тебя люблю». Она, смутившись и даже не взглянув на меня, ответила тем же, загадочно улыбаясь. Я был счастлив. Она поцеловала меня в щёчку и убежала. И я побежал за ней…

Был у меня друг немного старше меня, жил рядом. Он был другой национальности, немного чужой, но в то же время друг, может быть, даже самый лучший. Он называл меня «Салам», а я его – «Юсеф» или как-то так… Я испытывал к нему самые братские чувства, он всегда помогал мне; улыбка никогда не сходила с его детского личика.