С. Добрунов: Откуда приходят люди в этот мир?

– Ой! У меня же есть иголка и нитка, я сейчас пришью быстро, – она поднялась, вытащила из бокового кармана своей огромной сумки маленькую, такую как большой кошелёк, сумочку и, достав из неё иголку и черную нитку, подсела поближе к своему спасителю, – пока кровь остановится, рукав будет на месте. Вам повезло, лопнул по шву, потом можно на машинке, незаметно будет совсем, – она умело водила рукой с иголкой, и дыра уменьшалась на глазах. Глеб сидел вполоборота, послушно подставив плечо.

– Что ты заладила: «Вы да Вы» – что я, старый какой.

– Да нет, ещё не очень, – растерянно ответила она, и глаза их встретились, – вернее совсем еще не старый.

Они засмеялись, и Глеб тут же скривился от боли в губе, опять потекла кровь, и он придавил её снегом.

– Конечно, не старый, это ты сама старая, раз некому сумку поднести помочь.

– Танька обещала прийти на вокзал, а не пришла, – Катя продолжала шить, – там продукты, двухнедельный запас. А я там вон живу в общежитии педина, – она указала свободной рукой в сторону вереницы горящих окнами домов. – Почти дошла, да чуть не убили, – она представила весь кошмар случившегося и сжалась вся.

– Ну, ну, все уже позади, успокойся, – Глеб погладил её по голове как маленькую девочку, – так говоришь, Катей тебя зовут, красивое царское имя, а у меня вот некрасивое какое-то скользкое имя. Глеб. Мне не нравится.

– Почему? Нормальное имя, мне нравится, – она оторвала нитку: – Готово.

– Кто нравится? – спросил Глеб.

– Не кто, а что, имя нравится, оно не скользкое, а смелое. Спасибо ещё раз. – Она поднялась. – Ну я пошла!

– А как же сумка? – Глеб тоже поднялся со скамейки, накинул на плечо свою сумку и взял Катин баул.

– Ого, ты что, кирпичи ешь, что ли? – и из губы появилась опять капля крови.

– Стой, ещё рано, кровь течет, сядь, – Катя опять принесла ему чистого снега с центра клумбы, – подержи еще минуту.

На скамейке в стороне лежал платок, белый с синими полосками по краям. Она подняла его.

– Давай я выстираю его. Нужно в холодной воде, а потом в пергидроле. У Таньки есть.

– Как хочешь, можно и выбросить. А в общем, хочу. Конечно, хочу, чтобы ты этот платок выстирала. Буду носить как память о пропущенном ударе от пьяного придурка, – он замолчал на мгновение, – и как память о девушке по имени Катя… с двухнедельным запасом кирпичей.

Они сидели еще минут двадцать, непринужденно беседуя ни о чем и обо всем сразу. Потом он дотащил её сумку до общежития. Из окна второго этажа выглядывала возбужденная Танька и, увидев Катю, тут же выбежала на крыльцо.

– Прости, прости, прости, как есть проспала. Жду тебя и переживаю. Ой, а это кто? – она с интересом взглянула на Глеба.

– Глеб Сергеевич Данилов – носильщик с автовокзала, да вот от тяжести баула на повороте, наверное, задел за угол дома, – он указал на губу, – бывает, травма при исполнении служебных обязанностей, так сказать. Пока, до свидания, на чай все равно не пригласите, не впустят, – он указал на вывеску и прочел по слогам: «Вход по пропускам». И, главное, чаевые носильщикам в нашей стране запрещены, – и повернувшись, быстро ушел в ночную темноту.

Катя первым делом выстирала платок. Тщательно так, что следов крови и не осталось. Выгладила. И потом долго не могла заснуть в ту ночь…

– Привет, – как старой знакомой, сказал он. Глеб полусидел, полулежал на старом диване в холле общежития напротив конторки дежурной. – Я за платком.

Катя была сильно удивлена, увидев его здесь сразу после занятий, но заметила, что одет он был чисто, в дорогой куртке, свежей рубашке, из-под рукава которой выглядывали дорогие часы; исходил от него и запах дорого одеколона.

– Ой, привет, сейчас вынесу, – она помчалась на второй этаж с такой легкостью, словно ей было пять лет. Платок лежал на столе у окна: белый с синими полосками по краям. Она взяла платок, повернулась и быстро пошла к двери, но вдруг остановилась и подошла к стене, к старому шкафу с большим зеркалом во весь рост. На неё взглянула знакомая фигура: не высокая и не маленькая, как и должно быть, не худая, а скорее тонкая: детские ещё бедра только начали округляться и превращаться в девичьи, грудь уже вовсю выделялась под рубашкой, лицо продолговатое мягко обрамлялось упругими и округлыми щечками, тонкие чувственные губки всегда чуть-чуть улыбаются, держа рот слегка приоткрытым, и через щелку всегда видны маленькие белые зубики, которые ровными рядами выстроились вдоль губ. Большие синие глаза со светлыми, правда, ресницами, еще не знавшими макияжа, высокий лоб скрывался под длинной непослушной челкой, сквозь которую проглядывала поперечная складка кожи, длинные каштановые волосы вились, извивались, закручивались от лопаток до груди, причудливо рассыпались по плечам, на голове слева между волосяных прядей выглядывало маленькое почти прозрачное ушко. Вот только одно – веснушки, рассыпанные по щекам, ровно тринадцать штук: шесть слева и семь справа, с самого детства смущали и вводили Катю в краску, как только она вспоминала о них. Но взрослея, она поняла, что именно этими веснушками и отличается, выделяется среди других девушек. Ведь каждая девушка, в первую очередь, и должна выделяться из всех.