Array Коллектив авторов: Вальс в четыре руки (сборник)

По дороге домой в троллейбусе я не утерпела и высказала свое мнение, что штаны бы не помешали. Треники хотя бы, они же удобные, растягиваются, и прыгать можно. Бабушка мне даже спасибо сказала, что я не возмущалась в театре. Это, оказывается, традиции искусства. Как голые скульптуры. Или голые картины. А в филурмонии голые играют? Тут бабушкина благодарность улетучилась: ты видела, чтобы в яме в театре голые играли? Что ты идиотничаешь?

Ну откуда я знаю? Там поют, тут пляшут и петь нельзя, в филурмонии просто играют, может, им скучно одетыми… Запутали… Сразу расхотелось быть культурной, хотелось грызть ногти, лузгать семечки и топать в пыли.

Может быть, вы помните, что меня долго приручали оперой и балетом, и вот наконец настало время повести меня в филурмонию.

Видимо, бабушка была уже уверена, что я привыкла к бесштанным пляскам с мертвыми девушками (это я про Альберта с Жизелем) или к хорам в лаптях и ночных рубашках и стрельбе (это я про Онегина и остальных).

Она была уверена, что я не буду визжать, смеяться и уползать по проходу от невыносимости происходящего. А также что я буду смиренно коситься на остальных, чтобы понимать, когда хлопать надо.

Привычка – основа смирности поведения. Смирное поведение – залог культуры.

И меня повели в зал имени Свердылыва. Видимо, это был такой филурмонист , раз его именем назвали культурное заведение. Там было как в театре: бархатные кресла, буфет, звоночек, когда надо быстро прекращать кушать и идти снова сидеть в зале. Бабушка очень хотела, чтобы дедушка тоже пошел, поэтому выбрали концерт с пением, но мне обещали без литарвов и стрельбы. Просто будут стоять и петь.

Как обещано было, так и произошло. На рояле играл дяденька, одетый как ласточка, с двумя хвостами, и откидывал их назад руками, чтобы не наступить себе на хвосты попой, когда садился. Еще было несколько ласточек со скрипками разной величины. Пела тетенька, большая и красивая, в синем платье. Больше напоминало оперу: дяденьки все в штанах, а тетенька была одета без верха почти совсем и колыхала ими. Ну вы понимаете чем – сиськами. В искусстве всегда что-нибудь да выпустят наружу, иначе красота не войдет в душу. Вон, зайдите в музей, там вообще почти все голые.

И так она печально пела, так нежно, что хотелось спать. Сон всегда помогает, когда грустно. И можно было даже не смотреть, а просто слушать. Это мне больше нравится, чем опера-балет: а то не знаешь, что делать, куда смотреть, к чему прислушиваться, мелькают все, шумят, спорят, прыгают…

А буфеты везде одинаковые, с пирожными, лимонадом, чаем и даже колбасой, если кто совсем голодный. В общем, всё, лучше я в филурмонию буду ходить, если все равно необходимо культурно проводить время.

Несмотря на то что прогресс по части воспитания детей продвинулся в сторону свободы, еще много на свете страдальцев, которых заставляют ходить в музыкальную школу.

Моя бабушка считала, что без музыкальной школы не только молодой корнет, а и последний старый плешивый вдовец не возьмет меня замуж, и даже в унылом стародевичестве мне нечем будет занять себя дождливыми вечерами. В то время эти печальные перспективы не волновали меня, мне хотелось валандаться во дворе после школы, воровать черешню у соседей и тайно грызть семечки. Но с бабушкой не поспоришь, и приходилось тащиться с ней по длинной пыльной улице, а огромная коричневая нотная папка с барельефом Чайковского в лаврах больно била острыми углами по ногам.

В музыкальной школе было прохладно, стены покрашены голубым, отовсюду из комнат раздавались омерзительные звуки: кто долбал фортепиано, кто пиликал, кто аккордеон терзал…

Как можно добровольно быть учительницей музыки? Как можно выносить целыми днями этот кошмар? Каждый день терпеть ленивого бездарного мучителя, когда хочется стукнуть его по башке? А потом утешать его родителей? Ну я понимаю, в школе для одаренных, там хоть какой-то прок! А в школе для юных рабов культуры? Уж лучше зубным врачом!

Бабушка твердо брала меня за руку – никаких живот болит, а также и голова – и впихивала в комнату, где вытирала платочком потный лоб и отхлебывала чаек Генриетта Моисеевна. Они кратко любезничали с бабушкой, потом Генриетта Моисеевна собирала волю в кулак и бросалась в атаку…