Алексей А. Шепелёв: Затаившиеся ящерицы. Новеллы

Понятно, что если эти сейчас начнут рвать, то и остальные кинутся. Волки, если в клетке, куда тщедушнее и жалкие такие… В детстве меня покусала собака, и неплохо. Виноват был сам – хотел в перетяжку каната сыграть: тыкал прутом, травил, чтоб за зубы вытянуть её из будки. С тех пор чураюсь их, всегда мне неприятно – чего Анютинка, слегка подтрунивая, не понимает: она их подзывает, треплет, разговаривает с ними, угощает, отсылает прочь…

Но есть же хоть на волос превосходство человека?!. Я стал кричать «Пошёл!» и из кармана хоть телефончик вытащил – он маленький – им замахиваясь.

Адреналин и мне ударил в голову. Минут через пять, выкрикивая, как мог, брутальней, замахиваясь, будто бы в руках дубина, поворачиваясь к ним лицом, глядя в глаза с такой же дичью, но пятясь, я кое-как «отбился», чуть отдалившись. Спокойно, но уж на ватных, дрожащих ногах отошёл, с поднятой, как факел рукой… – всего, наверное, метров пять, перевёл дух и – запустил бегом.

Потом, за неимением лучшего, я стал ходить на прогулку-пробежку с молоточком за подкладкой куртки. Он небольшой – но всё же…

Но в тот обычный по всем приметам день я молоток не взял. Да хоть бы взял – и что? Меня хватают, тащат. Кричать? – вы издеваетесь? – смешно. Вот самый центр – вокруг же ни души. Да и случись прохожий иль прохожие – три взрослых мужика закочевряжились – кто вступится, да хоть бы остановится?! – естественно, лишь ускорят шаг!

Я чуть рванулся и зацепился рукой за дорожный знак – по-идиотски выглядит!

– Пойдём-ка с нами! – ухмыляются они, – давай его, тащи!

И рванули.

В голове – мгновенная лихорадочная калькуляция: как рвануться, как кого ударить, куда рвануть. Но понятно тут же: всё бесполезно. Уже заламывают руку…

Мне в доли секунды как никогда ясно представилось, что сейчас будет и куда тащат. Вон в тот закоулок за поссожем – там только спиной об стенку с розовой побелкой и следующий жест невзрачный – ножом в утробу, после чего, обмякнув, приседаю и валюсь, держась за живот, нелепо улыбаясь… «Что же Аня, а Аня как же?» – думаю, рассматривая уже подтаявший грязный снег совсем в близи и похолодевшую (или горячую) ладонь в чём-то сером жидко-липком. «Как же мне домой – ползти? звонить?» – всё вспыхивают, быстро, правда, угасая, нервно-весёлые, зряшные мысли: уж не ползти я не могу и не хочу, и даже не звонить.

В животе ощущаю… Непонятную, непривычную, сладковато-саднящую разрастающуюся лёгкостью брешь. И вижу их: обчикнув лезвие об глыбу снега, сплюнув, закурив, отчалили. Чуть поспешая, как ни в чём не бывало, удаляются. За поворотом один пристал к забору, возясь с ширинкой, второй ругается. В итоге помочились оба и тут же сразу в джип тот чёрный у порога заведенья – их, а чей же. Простецки всё, смешно и жутко.

Вся жизнь… вся кутерьма, вся боль, стремления, старания… А н биции… лю-бовь…

Один тоже любил – Еву Браун, овчарку Блонди, рисовать!..

…Снег этот неизъяснимо и по-весеннему просто пахнет жизнью – талой водой, грязью, собачьим дерьмом, бензином, штукатуркой, корой деревьев, землёй, сосульками, льдом и снегом.

…Будет ли это, как сейчас, подтаявший, в сосульках, вечер; будет ли трескучая и бело-вьюжная, до бездорожья, пора – как и когда я появился на этот свет… жаркое ли, давящее удушье стоящего пространства-воздуха, так что от гроба, будто бы висящего на двух точках, вытянутого на привычных в другом качестве табуретках, придётся распахивать все окна и форточки, и всё равно мало… Будет ли жирная пора скользящей грязи и реденькой, гвоздиками в расчёске, зелёненькой травки; будет ли невообразимое взрывное буйство яблонь, одуванчиков, соловьёв, лягушек и черёмухи; или спрессованные, промокшие листья под ногами… – всё равно. Всё равно: единственное, что мы можем стопроцентно предсказать, это то, что мы умрём.

Даже в зелёных вспышках на багряно-красном зареве неба – как фейерверк или ракетница, или салют, только в тысячу крат больше и ярче, даже в красных вспышках-цветах на нестерпимо зелёном небосводе – когда Звезда Полынь стоит в зените, кислотно-горьким насыщая наш дух и воздух, и рушатся-свистят вокруг кометы… Даже здесь мерещится всё та же гибель безвозвратная, всё одно же.

…И я не встречусь больше со своей Анютинкой – никогда. Даже за порогом конечно-здешнего, убитый грехом уже здесь, протравленный, как семена, и давший плод причудливо-обманчивый – блестящий кожицей, но сладковато-прелый и червивый, я вряд ли увижу её там… Может, только чудом её молитвы и любви, может, чудом надежды – всё равно пока чудом не выгрызенной и до конца не изгнившей – надежды на что? – на то самое чудо нездешнее – на сопутствующую нам изначальней, чем грех, любовь и милость…