Исмаил Гасанбейли: Несостоявшаяся смерть

Тогда нашелся человек, может быть, один-единственный, кто не видел, не замечал ни цветов, ни запахов, который решил нагнуться и поднять власть. Это был наркоторговец, имевший в своем лексиконе сто тридцать два слова, в том числе иностранного происхождения, треть из которых были матерными. Ими в основном наркоторговец и пользовался, да так эффективно, что сумел создать внутри Страны собственное государство с весьма развитой инфраструктурой – прекрасно работающей системой получения сырья, его переработки и сбыта в виде готовой продукции, наладил связи с коллегами со всех близлежащих стран, среди которых оказался министр оружия Немаленькой страны, который и надоумил его взять власть – мол, все равно здесь никому ничего не надо, а так ты будешь Самым Большим, организуем на базе Страны предприятие, легализуемся, заработаем наконец без оглядки на закон, на полицейских, среди которых нет-нет да попадаются играющие в честность – и обещал снабдить оружием, даже тяжелой техникой. Да ты не переживай, говорил он, даже стрелять не придется, не в кого, вся армия тут – это пара десятков телохранителей, как только увидят танки, разбегутся.

Так и вышло, с командой не возникло проблем, на пару дней прекратили поставку наркотиков, тем, кто приходил за товаром, сказали подойти к конкретному месту в конкретное время за бесплатной дозой, так и собрали армию. Спустя лишь семнадцать дней после разговора с другом-министром наркоторговец въехал в Столицу на танке и в форме маршала, и тут же запретил все существующие газеты, телевидение и радио. Зачем нужны газеты, я сам все скажу, зачем нужно телевидение, все и так видно, говорил наркоторговец, хотя все не решался войти в Резиденцию, а тот, младший архивариус, значит, немного понаблюдав за происшедшим из своего окна, закрыл кабинет на ключ и удалился к себе в подвал. И только когда группа старейшин, придя к нему за советом, обнаружила закрытый кабинет и забила тревогу, все проснулись и, не найдя ничего лучшего, первым делом бросились искать помощи у соседей. Но те отвернулись, из-за абсурдности ситуации делая вид, что их это не касается. Такие вещи по их разумению не могли происходить сами по себе, все полагали, что за этим кто-то стоит, и никто не решался даже на официальное заявление. Лишь лидер одной из северных стран сказал, что примет любой выбор народа. Люди поняли, что им идти не к кому.

Это было временем отсутствия всякой логики, но те события имели внутреннюю, не видимую никому, кроме него, логику. Сейчас, спустя много лет, никто бы не поверил, что человек, лежащий в барокамере практически без чувств, тогда совершил подвиг, достойный быть вписанным в историю золотыми буквами. Первым делом он показался, дал о себе знать, напомнил о себе, и для начала этого оказалось достаточно. Не обошлось, конечно, без Сети, его люди, до сей поры ждавшие команды, бросились во все уголки Страны, чтобы выполнить его приказ – донести до людей, до всех и каждого одну-единственную истину: спасти всех может только он, и никто больше. И спустя всего лишь сутки после этого народ буквально бросился кланяться ему в ноги, прося взять власть, а он, сославшись на старость, усталость, болезни и многое другое, сначала отказался. Только когда все население, включая детей, стариков, женщин, радикалов, умеренных, вчерашних его противников, непримиримых врагов, попросило его выйти из тени, прийти и властвовать, огласил свое условие, при котором мог бы согласиться: все, абсолютно все должны собраться на Главной площади к конкретному времени, и я приду, сказал он. И когда пришел, на площади были все, кроме архивариуса, который так увлекся старинными рукописями, что забыл о происходящем. Но и без него площадь напоминала колыхающееся море, миллионы людей собрались на одном клочке земли, чтобы попросить его стать над ними.

Иностранный министр не подвел наркоторговца-мятежника, самолеты-истребители без опознавательных знаков не переставая резали небо над площадью, вертолеты барражировали, иногда заходя над толпой, но танков уже не было видно, они были со всех сторон облеплены людьми, сторонники наркоторговца, получив свои дозы, успокоились и воспринимали происходящее вокруг как праздничное действо. Наркоторговец, не ожидавший подобной реакции населения, стоял потерянный, виду старался не подавать, хотя и забыл, зачем все затеял, не помнил даже слов, которые знал.

Он же, оглядывая площадь, понимал, что происходит, не стал идти на обострение ситуации только потому, что некоторые обстоятельства пока оставались для него тайной за семью печатями – не мог уяснить, кто все-таки стоит за мятежником, что его связывает с иностранным министром, насколько серьезно тот задействован или заинтересован в происходящем, по чьей указке действует, а если по своей инициативе, то что им движет. Приобняв наркоторговца левой рукой за плечо, он поднялся с ним на трибуну и сразу же начал говорить. Говорил он, вглядываясь в толпу, в глаза людей, буквально каждого из миллиона человек, чтобы видеть их реакцию, самолично удостовериться в том, что его слова доходят до адресатов. Говорил, с удовлетворением замечая, с каким вниманием вслушиваются в его голос, в слова, произносимые им с расстановкой, бедные крестьяне из равнинных провинций, одинаково плохо одетые и одинаково гордые горцы, задумчивые нефтяники и энергетики, недоверчивые, но способные поддержать и оправдать любое действие власти интеллигенты, наивные школьники старших классов, студенты, готовые встать на чью-либо сторону, лишь бы было весело, красивенькие, все как один рыжие ученики музыкальной школы со скрипками без футляров, милые дети, смотрящие больше не на него, а на своих отцов и матерей, и все же улавливающие связь между его персоной и глухой тревогой, которой веяло от родителей, женщины-матери, молящие всевышнего, чтобы все это (подразумевая все, что могло закончиться пролитой кровью) поскорее закончилось. Замечал городских сумасшедших, которых когда-то пытался завербовать в ряды своих осведомителей, для чего даже целую систему придумал, проституток, лузгающих семечки и время от времени поглядывающих на окружающих мужчин в поиске клиентов, и даже животных, бродячих собак и кошек, вечных обитателей большого города, к которым здесь всегда было особое, несколько принебрежительное, но в то же время трепетное отношение – внимания им не уделяли, но их никто и никогда не трогал, видимо, поэтому они ни у кого ничего не просили, но и не боялись.