Андрей Скаржинский - На войне и в любви. Фронтовые письма

Ты уже знаешь всё, что я хотел бы сказать тебе. Ты должна знать, должна своим хорошим, большим сердцем чувствовать, как рвусь я к тебе всем своим существом, как велико чувство моей любви к тебе. Что вся моя душа, вся моя жизнь – всё принадлежит тебе, связано с тобой, немыслимо без тебя.

Ты знаешь, но я каждый день готов писать об этом вновь и вновь, кричать, рассказывать каждому встречному – говорить, что я люблю самую лучшую девушку под Луной и над Луной, что она готова делить со мной горе, радости, что я готов отдать ей всё-всё, что у меня есть: от моей чести и совести до самой жизни.

Временами чувствую себя совершенной дубиной – всё вылетает из головы, остаётся одно: Олюшка ждёт меня. И ходишь, как теленок – готов поделиться своим счастьем даже с теми, кто и в друзьях не числится. Оленька, радость моя, сокровище бесценное, за что свалилось на меня такое счастье? За что столько тепла расходуешь ты на меня, мало тебя достойного. И как я благодарен моим дорогим старикам, что воспитывали нас в духе понимания долга и чести – я могу прямо смотреть в твои дорогие очи – я не лгу перед тобой, я не запятнал в прошлом своей совести ничем, что могло бы бросить хоть малейшую тень на нашу любовь. Это в прошедшем. А за будущее, за то, что до смерти я ни одного женского имени не произнесу с любовью, кроме имени Оленьки, я тем более совершенно спокоен.

Ты часто, как только я имею возможность забыть немного о войне, приходишь ко мне – нежная, любящая, такая хорошая, хорошая. И эти минуты – самые дорогие в моей сегодняшней жизни. Как ни тяжело, но приходится довольствоваться малым. Знаю, это все пустяк по сравнению с тем огромным, увлекающим, всепоглощающим, что ждёт впереди. Но пока – твои письма и мои мечты – в этом вся жизнь.

Не знаю, что ещё писать, настолько бедные слова, настолько беден наш язык по сравнению с тем, как я тебя люблю.

Олюшенька, ведь я тебя до смерти зацелую, только когда, когда?!

Будь здорова, радостна. Успехов в делах твоих желаю.

Целую хоть в письме

Р.S. Знаешь ещё мое сокровенное желание? Не рассердишься, ругаться не будешь? И не говори никому. Иметь сына и дочурку. Пацан будет футболистом. Только, как мы их назовём? Вот о чём болит голова у дурня, скажешь.

Глеб – Ольге

23 ноября 1944

Родная моя!

Жив, здоров, как всегда. Не писал уже два дня, да и сейчас много писать не смогу и ей-богу некогда. Идёт такая свистопляска, что ни черта не поймёшь. Доколачиваем проклятых фашистов!

Жду от тебя многих писем, так как долго не было. Грустно без них. Пиши подробнее всё-всё. Как будет времечко – сразу напишу побольше.

Привет всем.

Крепко-крепко обнимаю и целую.

Глеб – Ольге

24 ноября 1944

Родная моя!

Немножко поуспокоилось – до утра. Сижу, дежурю; написал Олегу здоровенное письмо, черканул по паре слов товарищам. Тебе хотелось бы передать так много, всё, что еще порой гнетёт, всё, что заставляет иногда тосковать… передать тяжесть ожидания и радость, большую радость сознания того, что меня ждут… Много хотелось бы передать, не могу, не умею.

Читаю Смолича… Оленька, помнишь одно место: «А ещё… вот что для меня сделай: когда только сможешь, дозволь… полюбить тебя. Только, чтобы всем сердцем, всей жизнью своей тебя полюбить. И ты за это полюби. Полюби так, чтобы в тебе она как сумасшедшая была. Чтобы любила тебя без памяти, без сознания… Можешь?»

Как хорошо сказано и как созвучно моим чувствам.

Я уже писал, что сейчас драка у нас идет не на шутку. Наши пушкари день и ночь хлопают над ухом изо всех калибров; фриц отвечает и в общем почти беспрерывно стоит такая «симфония», что голова сейчас почему-то напоминает мне бочку или ведро пустое (что, впрочем, неудивительно – сходство какое-то есть).

Твоих писем нет… Жду, жду… Чёрт возьми, когда я уже буду ждать только в границах час-два (пока, скажем, Оленька придёт из Университета или пока сам где-нибудь не освобожусь); это ожидание терпимое – подождал часок, знаешь, что сейчас увидишь Роднушку; именно сейчас увидишь. А тут ждёшь – может, полгода, может, год, а может и совсем не придётся увидать. Неважное такое ожидание.

Получил одно письмо из Киева. Наша «географша» Клава Грицюк сейчас на III-м курсе. Хорошая девушка, только одна беда – ещё до войны нашла что-то хорошее в рыжем футболисте. Ну, старое осталось… На целой странице растолковывал ей всю «нецелесообразность» такого поведения, рассказал, что женился на киевской дивчине. Думаю, что немножко остынет девочка. Не хвалюсь такими «победами», просто считаю, что ты должна знать всё, что касается меня.