Виталий Васильев: Полиция Бога

То, чем я зарабатываю на жизнь, не похоже на работу в общепринятом понимании. Изматывающее нахождение в одном месте с выполнением одной и той же рутины меня убивает. Волею судьбы меня как-то занесло в такое болото. Этот кошмар продолжался недолго, около полугода, но навсегда остался в памяти. Охотнее всего люди платят за спокойствие. В наше время технологии жилья настолько усложнены и причудливы, что разобраться, как оно правильно работает, может далеко не каждый. Что говорить о различных неполадках. Людей охватывает паника при неудачных экспериментах. А я тот волшебный укротитель, который по звонку появляется. «Щелкает хлыстом, и тигры по тумбам». Бездельничать по нескольку дней кряду, два-три раза в неделю «щёлкнуть хлыстом» на глазах изумленного клиента – все, что требуется. Как правило, проблемы «лечатся» банальной перезагрузкой и вводом новых настроек. Но это секрет. Продаю спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, собирая помесячную оплату. Конечно, большую часть приходится отдавать хозяину фирмы, придумавшему этот бизнес. Но меня устраивает моя часть пирога. Этого вполне хватает, чтобы не считать деньги в бумажнике, заходя в продуктовый магазин, и не занимать «до зарплаты».

Золотая осень клонилась к зиме. Как красиво это время описывал Пушкин. И другие классики Серебряного века постарались. Готов подписаться под каждым словом. Считаю для себя непростительным пропустить цветовое представление желто-красного лесного великолепия, такое же преступление перед собой, как для японца пропустить цветение сакуры.

«Конвейер автомагистралей» вынес мой автомобиль за пределы городских панельных скал, последующей малоэтажной застройки и дачных деревенек. Дальше тянулась ниточка дороги в окружении сплошных лесов, одетых в трепещущее золото с алыми и зелеными мазками гениального художника. На фоне насыщенно-голубого неба, которое бывает только весной или осенью, с редкими белоснежными облаками, похожими на пуховые комочки. Безупречная гармония цвета. Это волшебство никак не представлялось засыпанием природы, все наполнено спокойной радостью и торжественностью.

Моя «хонда» катилась по ровному асфальту с таким же чувством свободы и упоения от скорости, с каким дикие мустанги когда-то скакали по прериям Дикого Запада. На трассе не встретилась ни одна машина ни в попутном, ни во встречном направлении. Километры один за другим накручивались на спидометр. А горизонт по-прежнему манил своей недостижимостью и красотой.

За очередным поворотом идиллическую картину мира своим присутствием испортил видавший виды, подуставший грузовичок, который тянул свою поклажу, скрытую в недрах алюминиевого кузова, с деловитой упертостью рабочей лошадки. Постепенно я нагонял дальнобойщика и с легкостью мог обогнать его. Но с проселка вынырнула «тойота-сурф», годящаяся в дедушки моей «хонде». Из-под потрепанного брезентового тента торчали несколько спиннингов, под тентом угадывался солидный багаж. «Тойоту-сурф» нагнал грузовик и, хотя на встречной полосе никого, обогнать почему-то не решался. Когда я догнал эту парочку, рыбак выкатился на середину дороги, точно по разделительному пунктиру, и не желал ни обгонять, ни пропускать. При этом мы втроем двигались с черепашьей скоростью грузовика. «Тойота-сурф», то возвращалась на свою полосу, показывая правый поворот, то снова выкатывалась на центр дороги. Мигание фарами и сигнал попросту игнорировались. Такое передвижение не доставляло никакого удовольствия. Не желая «бодаться» с аборигеном в приступе патриотической гордости за свое болото, притормозил, отпустив неразлучную парочку, и свернул на прилегающую грунтовку.

Дорога больше походила на тропку в лесу. «Хонда», созданная для безудержного бега по гладкому асфальту, на волнах проселочных троп чувствовала себя более чем неуютно. Приходилось все время лавировать между луж и кочек, выбирая единственно верную траекторию, то и дело рискуя чиркнуть днищем или, того хуже, застрять в грязевой луже. Отыскав возможность поставить машину, прижавшись вправо, чтобы не перегораживать тропу, отправился пешком.

Ноги утопали в мягком золоте свежеопавшей листвы. При каждом шаге вздымался невесомый ворох и волнами опадал в стороны с нежным перешептыванием. Каждый лист словно знал свое время, вписанное в общий ритм, отрывался от ветки и, исполнив завораживающий своей красотой и чистотой танец, беззвучно ложился, готовясь ко сну. Не чувствовалось никакого сожаления или страха в этом танце смерти. Лист отрывался с восторженностью и нетерпением. С пониманием ответственности за красоту исполняемой партии в общем шоу. Как будто от этого зависело его следующее воплощение. Может быть, так и есть. Кто же знает?