Евгений Щуров: Тусклое мерцание золота

– Нет, господа, я точно знаю, он успел застрелиться! – сказала с пьяной уверенностью Вика. – У меня тогда приятель был, в правительстве области работал, он и рассказывал. До суда и не дошло. Ему грозило до семи лет, а он покончил с собой. Иванников под домашним арестом был, потому и прозевали его.

– Интересно! – протянул Борис. – Забирай флэшку, завтра подумаем!

– А что думать, дядя Боря? – спросила Вика.

– Мне всегда интересно думать, когда что-нибудь непонятно, детка! А все непонятное почти всегда приводит к очень интересным результатам. Так что – думать и анализировать!

…Жили-были мальчики…

По записям в книге Актов гражданского состояния, день рождения наших героев-близнецов значится под датой: первое июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года, впрочем, ни самих героев события, ни родительницы их, ни отца и супруга, в этот день не было даже на территории нескончаемых размеров СССР.

Отец их служил в то время в одной из оккупированных союзниками европейских республик, в должности помощника военного коменданта. Мать с малышами вполне комфортно пребывали в частном родильном доме, потом – в служебном особняке, в этой стране, уже успевшей несколько растолстеть, даже в зоне дворца Эпштайн.

Ни мать, ни сыновья ничем не были обременены. Величание «фрау» домработницами произносилось с безукоризненной улыбкой, мама могла на несколько часов оставить оберегаемых карапузов в сверкающей чистотой комнате, и съездить с мужем в знаменитую Венскую Оперу. Первые слова мальчики вдруг стали произносить по-немецки, с австро-баварским диалектом.

Так вот, в силу невозможности и нежелания отправлять супругу в штаб Гвардейской танковой дивизии, дислоцирующийся в середине огромной страны, отец новорожденных раздумывал не долго. Вскоре на родину ушла короткая депеша о рождении, якобы, в небольшом уральском городке, такого-то июня, такого-то года, таких-то сыновей замполита, одной из танковых частей. В городе том, за свои шестьдесят три года, мальчики так и не побывали, и ностальгия их нисколько не мучила. Хотя, тяга уехать к берегам грязного Дуная, всегда вызывала у Бориса диабетическую потливость, и ладошки сжимались непроизвольно «дай-дай». Глеб о своих мыслях молчал.

Эх, наследие прошлого! Мука, на всю оставшуюся жизнь!

Но вот, Победители выполнили договор Потсдамского дележа, и небольшая страна ушла самоопределяться в стан капиталистический! Ушли и советские войска, вслед за мальчиками!

Конец безоблачному счастью в истории Бориса! Конец мечтам несостоявшимся, если и были мечты у трехлетнего белобрысого мальчугана!

Можно подобрать и другое слово, и еще десятки слов со значением «конца». Но, без матов!

В словаре одного из исследователей американской нецензурщины, содержится пятнадцать тысяч фривольных слов и выражений, в том числе и этому международному эпитету. Борис поставил бы ему огромный бронзовый постамент, в виде мускулистой задницы, работы гигантофила Зураба, на Красной площади, прям напротив мавзолея и мумии, обитающей в нем. Тогда даже труды Раскина и Ричарда Стивенса, при всей своей пошлой несдержанности и уйме фантазии, обрели бы чудесное воплощение! Оказывается, делали бы вывод туристы, абсолютный «конец» живет здесь! Рядом с мумией.

Это было бы справедливо, раз миллионы людей европеоидной расы не хотят предать прах усопшего Земле-матушке. И крайне несправедливо, с точки зрения вообще, нашего богатого и могучего Государства!

Как-то Борис поделился об этом с братом. Глеб промолчал… …В «хрущевскую оттепель», отец попал под увольнение, но вновь получил хорошие должности: начальника снабжения окружного универмага, плюс заместителя начальника снабжения одного из «почтовых ящиков», богато гнездившихся на Урале. Жили они безбедно, получили трехкомнатную квартиру; мальчики же получали «на книги» от папы десять-пятнадцать рублей в неделю. В зависимости от успеваемости. И ведь, действительно, тратили деньги на книги! Читали много! Мать, имея юридическое образование, нигде не работала. Денег вполне хватало.

Старший брат, Георгий, опередил мальчиков в появлении на свет на семь лет, родившись в сорок пятом, в тот самый день, когда над Хиросимой раскрыл свой огромный парашют американский «Малыш», отправленный погрузить в вечность десятки тысяч японцев, рукой Пола Тиббетса. И, возможно, тогда, единственный русский, оказавшийся свидетелем катастрофы, перед тем, как превратиться в негатив на стене дома, тихо прошептал, сакральное: п…ц!.. В трудовой книжке старшего брата одна запись: институт ядерной физики. Дата рождения, символически, напророчила его стать «советским ядерщиком», одним из первых «молодых», дослужившийся до орденов, огромной сталинской квартиры и даже госпремии, из рук «светлейшего и тишайшего», новоиспеченного «Императора с социалистическим лицом». Но это было уже после!