Василий Чибисов: Собачье озеро. иронический хоррор

Олигарх-патриот – товар редкий, штучный. Кроме Станислава Янковского, Россия знала еще двоих, имена которых часто с придыханием повторяла: Елена Ерофеева и Илья Храбров.

Клан Ерофеевых возводил заводы, жилые дома, офисные кластеры, экспериментальные школы, больницы. Именно возводил, а не строил. В самых суровых условиях, в наиболее отдаленных участках необъятной родины, посреди разверзшегося экономического кризиса.

Храбров же снабжал ГРУ и ФСБ самым современным шпионским оборудованием, оптикой и беспилотниками со сложным роевым интеллектом.

Остальные олигархи смотрели на своих не в меру активных собратьев как на буйно помешанных. Ждали момента, чтобы подгадить. Дождались. Очередной акт чудовищно честных и до безобразия прозрачных выборов вылился в массовые акции протеста. И именно на патриотическую тройку рабочих лошадок набросились все СМИ: и либеральные, и провластные. В каких только преступлениях не обвиняли Янковского! О его воображаемой армии венгерских наемников теперь знала каждая…

– Собака.

Светлана стала мысленно листать историю болезни. Никаких записей о клиентах – золотое правило психотерапевта, консультирующего российскую элиту. Память у Озёрской была отменная, закалённая в боях за международное признание. Она помнила всё. В случае с Янковским и запоминать-то было нечего. Его история болезни совпадала с анамнезом всей страны.

О небывалом подъеме протестных настроений, да еще в разгар новогодних праздников, говорили все. Волны забастовок катились по России, парализуя военную промышленность с ее сложными производственными цепочками.

Обстановка накалялась. Пятую колонну уже никто не боялся, поэтому власть в унисон с церковью объявила оппозицию слугами антихриста. И все это было бы смешно, если бы не слухи. Кремль якобы заключил контракт с австрийским демонологом. Конечно же, никакого демонолога никто не видел в глаза. Все пошумели и сошлись на том, что оплата услуг охотников на ведьм – очередной повод для распила.

Тем не менее, массовая истерия медленно, но верно набирала обороты.

Социально-политические страсти неминуемо находят отклик в страстях душевных. Особенно у тех, кто имеет прямое отношение к действующей власти. У Станислава пропал сон. Даже дневной. Поначалу это радовало. В столь сложное время надо было постоянно куда-то лететь, с кем-то договариваться, кого-то устранять…

Но и в часы отдыха мозг отказывался ослаблять хватку рациональной активности. Словно психика из последних сил стояла на страже, пытаясь не выпустить в наш мир какое-то страшное знание. Практически сразу подключилась фобия. Страх ради страха. Янковскому было все равно, чего бояться: темноты, старух, собак.

Особенно собак. Раньше олигарх был заядлым собачником. Но сейчас близко бы не подошёл даже к таксе. Ему пришлось отправить своего ризеншнауцера к родственникам в Польшу. Разлука далась тяжело, но ещё тяжелее было находиться в одной квартире с псом. Один вид лохматого животного внушал бизнесмену суеверный ужас. Сам Янковский в последнее время чувствовал себя, как побитая…

– Собака.

Светлана смотрела на снегопад. Белые хлопья мстили политикам за их грязь, устилая пространство чистым незапятнанным ковром.

Интересно, почему пациент во сне с таким отрешенным упорством буквально призывает объект своего страха? Если кто-то боится собак, то сон с этими животными должен превратиться в кошмар. Логично? Только не для психотерапевта. Психика любит защищаться от болезненных воспоминаний. А лучшая защита, как известно, – нападение. Поэтому разум заранее вытесняет прочь нежелательные мысли.

Уничтожить мысль невозможно, зато можно изгнать, затолкать поглубже в бессознательное. Но изгнанник не будет сидеть, сложа руки (или что там у мысли есть?). Вытесненная память наладит тайные коммуникации с вполне невинными фантазиями, сновидениями, образами. И вот уже готов мост из бессознательного в сознание. Но разве можно обмануть собственную психику? Распознав уловку, наша внутренняя цензура делает всю цепочку неприкасаемой. Так возникает фобия.

Боязнь собак еще ни о чем не говорит.

Озёрская мягко, в такт своим тягучим мыслям, постучала по оконному стеклу. Звук нагло воспользовался повисшей тишиной и ворвался в акустическую жизнь кабинета тревожным набатом. Света медленно отвела руку от окна, из которого ничего уже не было видно, кроме белого безумия.

– Собака.

Врач обернулась. Пациент проснулся и, напряженный и встревоженный, сидел в кресле прямо, словно аршин проглотил. Его руки хаотично меняли положение, то оказываясь сложенными на груди, то падая на бедра, то цепляясь за подлокотники.