Шел восьмой день безвременья все еще новорожденного жеребца. Он понуро стоял у копны сена и жевал. Подошел к нему Савраска.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Я толком не знаю, но что-то делаю, – хмуро отвечал жеребец.
– Брось это глупое занятие – что-то делать. Надо делать что-то, а не что-то делать, – с видом знатока сказал Савраска. Он имел на то право, так как, будучи названным своевременно, успел кое-чему в жизни научиться. – Пойдем лучше погоняем по лугу.
– Да я, вроде, не знаю, как это делается. То есть, забыл.
– Как можно забыть, если не знал? – удивился Савраска и потерся носом о бок товарища.
– Когда я был большим… – начал было тот, но Савраска перебил его:
«Постой-постой».
Савраска неожиданно для себя понял, что чувствует то же, что и этот странный жеребец, и то, что этот странный жеребец чувствует то же самое, что чувствует Савраска. Это родилось внезапно, и как только было осознано Савраской, тут же стало осознано и его товарищем. Они, оба одновременно, увидели длинную вереницу лошадиных жизней, в которых жили-были они, в незапамятные времена, и становились они большими, потом маленькими, затем вновь большими и обновлялись, оставаясь в то же время прежними.
Они стали смотреть это разворачивающееся перед их внутренними взорами действо – феерическую мистерию лошадиных перерождений, наполненную звоном степи под копытами, прозрачными озерами, поросшими ковылем курганами, дымом кочевых костров. Там были взрывы и сабли, флаги и солдаты. Там были страшные рудники с потом и крупными, солеными лошадиными слезами, запал скачки по кольцам ипподромов. Там был запах дикого меда и кобыльего молока, и запах крови на бойнях. Там были дружное ржание молодых, влюбленных в небо и друг в друга жеребят, и храп загнанных лошадей, и пена на губах, и выстрел прямо в ухо, и последний взгляд на того, кто был бесконечно дорог всю твою лошадиную жизнь, а теперь, закрывая лицо, мокрое от слез, стрелял из нагана в ухо своего вороного товарища, уже не пригодного для такой дружбы – с погонями, преследованиями, звоном сабель, скрипом колес походных кибиток, с искаженными гримасой ужаса лицами рассеченных надвое седоков, которые несутся навстречу на таких же пьяных от восторга атаки конях…
– Откуда это? – спросил пораженный Савраска, поймав себя на том, что смотрит на товарища как бы снизу-вверх.
– Я это знаю.
– Как называется это «знаю»? Его надо немедленно назвать, иначе оно не проживет и недели, а я, кажется, без него уже не смогу. Со мною что-то произошло, – растерянно проронил Савраска.
– Я не знаю, как называется это знаю. Кажется, гениды – неожиданно для себя произнес жеребец.
Савраска вдруг понял, что они похожи как-то необычайно, больше, чем просто по-лошадиному схожи, они – одно целое. Словно прожили они вместе века тех длинных или коротких лошадиных жизней.
И он почувствовал, что тянет его к этому странному жеребцу, тянет с необычайной силой, которой он не может противостоять. Он робко подвинулся поближе. Жеребец посмотрел ему прямо в глаза, заглянул так глубоко, что сердце Савраски спряталось и забилось смущенно где-то в копытце. Он вдруг почувствовал на своей щеке прикосновение мягких, теплых и влажных жеребячьих губ, и всего его пронзила горячая, струя яркого света так, что Савраска увидел все свои внутренности освещенными, как стойло освещается лучами солнца, врывающегося в раскрытые конюхом ворота конюшни. Они прижались друг к другу плотно, они не то чтобы прилепились – они слились друг с другом, словно стали единым существом. Савраска потерял границы своего тела, он стал величиной с Вселенную, которая раскрылась в бездонных, как два прозрачных черных омута, глазах товарища. Он весь проникся каким-то новым знанием, таким глубоким, как эта вечная космическая ночь, сквозь которую он начал падать вверх, думая, что летит вниз, пронзая взорами серебристые туманности, трогая губами холодные льдинки – звездочки. Савраска слышал музыку великих дальних звезд. Искрящиеся невиданными красками, представали пред ним невообразимые миры, в которых были добрые животные – и лошади, и иные, не похожие на земных. Сквозь серебряную вязь морзянки арктических станций слышались обрывки песен пучегубых негров, детские голоса, гитарные риффы, звуки поцелуев влюбленных, стихи, которые то ли кто-то нашептывал Савраске, то ли Савраска нашептывал кому-то…
Друг мой, мой друг…
Но мы все-таки прорвемся…
Мы должны, и мы сумеем научиться любить и быть любимыми…
В создаваемых нами вселенных…
Мы вечно станем падать в бездны лунных лугов…
Чуткими руками лаская волосы синих ночей …
И в мудрые саги, и в тихие снега, и в струи хрустальных ручьев…
Мы вплетем тихий шепот наших слов…
И кто-то из нас обязательно услышит:
«Я люблю тебя»…
И кто-то из нас обязательно скажет:
«Я тебя люблю»…
Читать дальше