Сергей Азибуль - Иберег. Часть 1

– У вас мало, а у меня во-от, мне это «свержение», я вообще стал мерзнуть и теперь в трех свитерах.

Так вот. Работаем мы значит и тут… Вижу тихонько так, как будто специально замедленно, с потолка летит паутинка и на бумагу так «от»… Ну я испугался, Сашку кричу: «Сашок, тут банальное „свержение“ наступает…» Сашок хоть бы хны, дальше бормочет. То есть он-то вообще не видел. А я видел! Паутинка сама собой тихонько так, как будто специально замедленно.

Я же и не думал, почему именно в мою смену, такое произошло. Ведь две недели назад я был в отпуске, и вместо меня работал Михаил Фердычев. И он то ничего, не при нём всё.

– С чем вы связываете, Илья, такое положение «свержения»?

– Я пытался узнать причины спуска паутинки в этот временной период, вчера затмение было, и с альдебараном не порядок. Но схема не работает. Это именно «Свержение» и было.

– Что-то изменилось после этого в вашей структуре жизни, какое влияние на вас оказал этот случай?

– Никакого.

Ну на этом мы и закончим, мои маленькие.

Тимофей Пшонкин, тот, что с Пчелкинского переулка, придумал не любить царя. Сначала от взбалмошного старика отвернулись и называли его Обью-Лишенной-Берегов. В пивнушках отказывались наливать, лекари пропускали мимо ушей его нытьё по поводу здоровья. Барышни, прежне находившие в старике мускуль правус, больше не прятали глаза при встрече с ним. Здоровенные мальчуганы, привитые жмыхом, сердито бросали в него придорожный дёрн. И вот однажды, в Тут-город приехал не то чтобы профессор, и не такой уж великий и известный, но все знали – человек с образованием, а сигареты у него с фильтром. Встретился он с Пшонкиным по специальному назначению Академии Людских Страстей прямо в Крестострастном парке.

– Так вот вы какой, нелюбитель царей, значит, – поприветствовал его заезжий ученый.

– Ну, предположим не царей, а царя, – ответствовал Пшонкин.

– И как? Легче стало? Да ты не смущайся, говори как есть. Я на своем проезжем повидал и ляхи скольные, и мужиков заскорузлых, и даже с Володей Скрытиковым беседовал, я, брат, понять хочу: что это и как, понимаешь?

Пшонкин минуту трусил, но, уразумев о важности встречи, выпалил:

– Батя, можно я вас так… Вы откройте глаза, шире, шире, прямо вот как планета бы спустилась к вам побеседовать. Слышите шелест – это в вас грани открываются. У нас маменька с папенькой с детства про начальников сказы ведут, мы вырастаем со страхом этим и автоматом свою любовь в царя целим. А ему ведь и хныкать не надо, все само сделается, сиди и грозным будь. А как только вынешь из себя, почуешь шелест, заговоришь разумно, статуэтку со стола и в печь – так и с любовью царскою. Ну нахрена? Какого лешего? Кто это? А как грязь с сапог сотри любовь эту. Ведь любовь – бог. А бог и царь, как хлеб с грибами. От последнего коли не в духе и знаниями не охват – подохнуть натурально – все вилы.

Такую речь, временами складную, временами врозь, вел Пшонкин еще долгий час. От ученого такой реакции долго ждать и не пришлось. Разорвав пиджаки и рубахи на себе, он попятился задом к кустам, как пьян – это он разгоны делал. А после страсти начались. Галопом, с криками о свободе от любви царской побег он по всем улицам города и утряхивал в головы горожан знания. До кого сразу не доходило, тем доливали более быстрые в разуме. Загудел город, загудел, как поезд, отъезжая прочь от оседлости к новому строю, огороженному от нелепостей любовных.

Пшонкин, удивленный таким разворотом, остался в парке. И от страха и трепета не сжимались в нем мышцы для движений.

– Тимофеюшка, – хрустящим голосом позвал Пшонкина старик, шаркающий мимо кустов.

– А-а, это ты, Варфоломей. Живю И слава богу, вишь какие дела-то, – откликнулся на зов Пшонкин.

– Разбудил ты Тимофей людей посреди ночи. Не улягутся они теперь до утра. И утра не дождаться, – с такими словами Варфоломей превратился в муху и уселся на Пшонкина.

С грозным видом, нахмуривши брови, Пшонкин раздавил насекомое кулаком и задумался.

Отрепа после концерта Дестини Чарльз встречает Ярцева около школы. Тот угрюмый. И вдруг запел:

«Где ты Нина, где ты бродишь.

У меня есть гвоздь.

Ты парнишку хороводишь.

Я твой гость».

картинка: Павел Лаптев