Сергей Долженко - Девочка в красном. серия «Небесный дознаватель»

Она запнулась, понимая, что сбежавшее молоко не самый сильный аргумент против будущей невестки. И поэтому только добавила:

– Пожалуйста, проверьте, здесь что-то не так, чует мое сердце.

– Успокойтесь, выздоравливайте. Разберемся.

Когда детектив отдал белый халат и вышел на залитое солнцем широкое крыльцо, жалости к несчастной женщине в нем было много меньше, чем минуту назад. В том, что она сама себя довела до койки в реанимационной палате, он уже не сомневался, хотя с полной уверенностью не мог пока это утверждать. И раньше возникала мысль, что в бедах сына виновна мать. Но рабочей версией эта догадка стала после вчерашнего опроса соседей погибшей кошатницы.

Ничего любопытного не снилось безграмотной тетке с Зеленской. Соседка рассказала сон, под впечатлением которого Анна Михайловна ходила два дня. Являлась ей во сне некая Полина, горячо любимая тетка, умершая много лет назад. Приходила и гладила по головке. Ничего любопытного и в прошлом. Свадьба, рождение сына, развод. Много лет надрывалась на стройке, заработала трехкомнатную квартиру, которую тут же разменяла на две однокомнатных – одну в «щитках» для себя, вторую в новом микрорайоне для сына. Тот спился, попал в тюрьму, умер. Из рода Воротынцевых остался один брат покойной, Андрей Михайлович. Крепкий мужик, но бездетен. Живет в Таганроге с женщиной моложе его, которой обещал отписать свой дом.

Отчет вышел на треть странички.

Предположение о том, что Воротынцева в этом деле проходит случайным свидетелем, превратилось в доказанный факт, и обстоятельства дела сейчас недвусмысленно указывали на треугольник Бурцева-Бурцев-Алина. Тем самым круг подозреваемых сузился, и, опросив Алину и неудачника Бурцева, можно смело писать заключение!

– К реке на двух машинах подъехали. Палатки поставили. Я пошел раков ловить, пока пацаны костер разводили, шашлыки делали… Ничего не поймал, сижу на берегу, курю. Тут она подходит. Увидишь – обалдеешь. Я тебя обязательно с ней познакомлю. Куколка. Я часто ей говорю – одену в самое красивое платье и под стекло, чтобы ни одна пылинка на тебя не упала!

– Сидишь ты, куришь, – напомнил Шмыга, поддевая мельхиоровой вилкой дольку маринованного чеснока.

– Луна такая огромная над водой висит, едва воды не касается. И в ее свете Алина кажется такой неземной, такой… – тут Паша задохнулся от восторга. – Как будто тронь ее пальцем – заколеблется и растает.

– Не растает, – возразил Шмыга, принимаясь за ветчину, пересыпанную мелко рубленым укропом.

– Она подошла, оперлась на мое плечо, будто мы с ней давно знакомы, и говорит, как здесь холодно. Я, не будь дураком, руки раскинул и говорю – зато на моей груди всегда жарко. Круто я?

«Идиот», – подумал Шмыга, но вслух сказал:

– Мужчина! – и разлил по маленьким хрустальным стопкам водку. – Ну, за встречу!

– Да, за встречу, – сморщился Паша, выплескивая себе в горло холодную обжигающую жидкость. Взялся за хлеб, но не откусил, а только помял его сильными пальцами здоровой руки. – Она улыбнулась, погладила меня по голове, точно маленького ребенка, и говорит, какой ты скорый…

– А ты что?

– Я говорю – у нас с тобой всего лишь десять часов. Это я по ходу придумал. Мол, примета есть такая, если в течение первых десяти часов знакомства парень с девушкой не поцелуются, тот каждый из них теряет год своей жизни.

– А она что?

– Ниче. Засмеялась, взяла меня за руку и повела к палаткам.

– Дальше, – попросил Иван Петрович, вгрызаясь в сочный кроваво-красный бок копченого ребрышка.

– Дальше я пропускаю. В общем, подружились мы с ней.

– Ты был мужчиной?

– Да, – протянул, не поняв, Паша. – Держишь ее в руках…

– Тогда еще по пятьдесят. За тебя! – Оттирая губы бумажной салфеткой с розами, сказал Иван Петрович, и опять сдвинул две стопки вместе, подставляя под горлышко пузатого графинчика.

– Держишь ее в руках… мм-м… Сам себе завидуешь. Она такая легкая. Она…

Паша запнулся. Слезы блестели в его глазах. Однако он не плакал, а смеялся.

– А дальше был такой прикол. Утром полез в воду, думал, освежусь, чтобы с похмелья перед ней опухшим лицом не маячить. Недалеко от берега в яму попал. Она вышла из палатки, меня не видит. Стоит, руками себя обхватила. Я барахтаюсь, силы кончаются, а позвать не могу. Стыдно. Еще увидит, какой из меня пловец. И тут, веришь или нет, когда руки совсем онемели, вдруг с низа живота такая теплая волна пошла, что сразу боль из тела исчезла, видеть я стал отчетливо, одновременно близко и очень далеко – и листья деревьев, крохотные дрожащие от холода, и машины на дальнем мосту, так крупно, будто они в нескольких метрах… Алина посмотрела на меня, развернулась и стала взбираться наверх. Помню, кричу: «Оглянись, пожалуйста, оглянись!». Но она меня не слышит, уходит, уходит…