Игорь Бойков - Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)

Впрочем, это обстоятельство не мешало ему страстно её желать – немедленно, сейчас! Она представлялась одновременно и чем-то неотвратимо грозным, словно быстро приближающийся тёмный, смертоносный смерч, и в то же время – светлым, радостным, точно улыбка близкой, желанной женщины. С первых своих дней в партии он твёрдо верил, что революция в России обязательно произойдёт, что она не может не произойти, ибо настоящее совершенно искренне виделось ему неправедным и отвратным.

Однако сейчас вместо революции на партию накатывала избирательная кампания.

Это ради участия в ней Глеб сорвался теперь в Москву, чтобы оттуда выехать уже в родной для Лимонова город Дзержинск, где через пару месяцев должны пройти выборы в Государственную Думу среди кандидатов-одномандатников.

Выборы были внеплановые, внеочередные, так как парламенту, избранному немногим более двух лет назад, предстояло отработать ещё почти столько же. Лишили ли вдруг кого-то из действующих депутатов своего места, умер ли кто из них внезапно – подобными подробностями Глеб не поинтересовался. Он думал о другом: вся организация добровольно впрягается в масштабную кампанию, конечной исход которой зависит теперь едва ли не от каждого партийного активиста.

– Если нам удастся выиграть выборы, то это будет автоматически означать, что Эдуард Вениаминович выйдет на свободу, – объявил на собрании их «гауляйтер». – Вступит в силу закон о депутатской неприкосновенности. К тому же, – присовокупил он, сделав важное лицо и явно желая подбодрить собравшихся, – мне в Москве сказали, что есть договорённость с КПРФ: если Лимонов идёт на эти выборы, то они снимут своего кандидата в его пользу.

По лицам партийцев, однако, пробежали скептические улыбки: мол, как же, знаем мы эту КПРФ… Кто-то даже, презрительно покривившись, выразил это общее настроение вслух:

– Ага, снимут они своего человека, обкомычи эти! Держи карман шире…

Тогда «гауляйтер» нахмурился и, как можно внушительнее выговаривая каждое слово, произнёс в ответ:

– Слушайте, снимут – не снимут, а работать на выборах надо. И не просто работать, а пахать. Поняли? Пахать. Вы что, не видите: у нас же появился реальный шанс вытащить вождя из тюрьмы!

Глеб не мог не откликнуться на этот призыв. Он боготворил Лимонова, восторгался им, хотя до сих пор так ни разу и не увидел его воочию, живьём. Всякий раз, при каждом приезде в Москву, всё как-то не складывалось: председатель партии бывал либо в отъезде, либо в те дни просто не заходил в «бункер». Однако худощавое, смуглое, с остроконечной бородкой лицо, виденное по телевизору и на газетных фотографиях множество раз, впечаталось в память Глеба накрепко, словно штамп в бумажный лист. Он полагал, что писатель-революционер так и должен выглядеть: моложаво, экстравагантно и элегантно.

Партийцы во всех отделениях зачитывались его хлёсткими, забористыми статьями в «Лимонке», знали наизусть целые куски из его вызывающих, безапелляционных книг. В их юных душах росло чувство восхищения, даже преклонения перед этим страстным, неуспокоенным человеком. Который, в отличие от подавляющего большинства остальных современных писателей и, уж тем более, политиков, был прост и понятен именно им – ребятам из пустеющих, дичающих городов России.

Родители Глеба, однако, совсем не одобряли такого увлечения. Известие о том, что их сын сделался членом политической партии, да ещё с такой неоднозначной репутацией, повергло их поначалу в шок, который затем сменился тяжким гневом.

– Да урод он, Лимонов твой! – не раз кричал ему со злостью отец, измождённый, до времени сдавший и изрядно пьющий инженер-путеец. – Использует только вас, дураков молодых, чтоб самому пролезть повыше. А вы и развесили уши, смотрите ему в рот как овцы!

Глеб чаще угрюмо отмалчивался, иногда огрызался с досадой, но в споры почти никогда не вступал, осознавая их бесполезность. Да и не глупо ли было спорить о революции с этим понурым, разочарованным человеком, который, присаживаясь иной раз возле телевизора, уже через пару минут безостановочно начинал костерить абсолютно всех: президента, министров, депутатов, губернатора, звёзд шоу-бизнеса, телеведущих и даже футбольных комментаторов, раздражавших его «своим тупизмом»? Поэтому, как только взгляд отца, пришедшего поздним вечером навеселе, падал случайно на раскрытый номер «Лимонки» или какую-нибудь забытую на столе листовку, Глеб тут же поднимался и, плотно поджав губы, торопился в другую комнату, дабы не слышать его занудно ворчливого гудения: