Галина Сафонова-Пирус: Искусы Эроса. Бэт и Лис. Повести

Не нужен тебе сейчас «холод вселенского пространства», лучше опять – к дневникам.

И прочитать из них что-либо Линке, чтобы заразить, подтолкнуть к записям? Ага.

– Линка, послушай-ка:

«Приходил Стас. Пробирался к нашей комнатке через хозяйскую и ворчал: „Можно здесь и ноги поломать…“ А когда уходил – снова, вроде как специально для наших добрых старичков бросил: „Если что здесь украдешь, то не сразу и выход найдешь“. На что те так и остолбенели». Видишь, Линка, если б не записала тогда этого о Стасе, то и кануло бы в вечность, а так… Дневники консервируют эпизоды жизни, а потом подталкивают и к воспоминаниям.

Дернула плечом, не оторвавшись от вязанья, но:

– Ну, если подталкивают, то и расскажи о нём.

– И расскажу. Слушай. В ту пору мы с подругой снимали комнатку у стариков евреев, и он иногда приходил к нам. Красивый был. Лицо с матовым благородным оттенком, тёмные большущие глаза, греческий нос, высокий лоб, а над ним – упрямый чуб. А еще были у него бородка и усы, которые так ему шли!.. и так нравились мне.

– А ведь в те времена, как мама рассказывала, на бородатых не только на улице пальцами указывали, но могли и с работы уволить.

– Ну да, сейчас на такое и внимания не обратили б, а тогда!.. Тогда это считалось – из ряда вон… А еще писал Стас стихи. Хочешь прочту короткое?

Линка поморщилась, но я уже открыла тетрадь:

– Послушай:

– Стас говорил, что они – мне…

– Во, еще помнишь…

– А потому и помню, что сразу влюбилась в него.

Но моя, так и не растроганная стихами подруга, уже прячет клубок в сумочку:

– Ладно, о «тогда» в другой раз расскажешь, а сейчас идём… посадку объявили. Слава богу! Как только лягу на полку, так и не проснусь до самого Крыма.

Крым

Холодный, ненастный, тусклый, – неуютный.

– Серо, Линка, всё серо, как у нас в ноябре.

И дождь. Моросит, моросит!

И море серое, разъяренное, – пугающее.

И гостиничный номер тоже серенький, тесный.

А наша неулыбчивая сожительница Лида словно охраняет свой мирок.

– Линка, а рядом-то с нами бильярдная. И с каким же треском взрываются и взрываются шары! – Да и дым от курева – в двери.

И зачем приехали? Может, к морю? Но оно холодное, раздражённое, грязное.

Да и вообще, всё, всё чужое! Но не стану об этом – ей. Лучше – вот что:

– А давай-ка поищем во всём этом нечто утешительное, нельзя же быть такими…

– Занудами, хочешь сказать? Ой, нельзя, конечно, но…

– Но вот прямо сейчас и скажем себе: а мне хорошо, хорошо!

– А мне хорошо!.. Хорошо знать, что не висит надо мною обида мужа, что не надо исполнять никаких жениных долгов…

– И так здорово ощущать себя никому не нужной, да? И это ощущение словно рамой окаймляет, охраняет твоё «я», да? – Кажется, попала «в точку», даже рассмеялась Линка, но я почему-то одёрнула её: – И всё же советую тебе написать Антону письмо, чтобы как-то размягчить свою обиду, да и его…

– Напишу, напишу как-нибудь. Но скажи, почему в нём так сильно стремление к сексу, а во мне… а я… – А в тебе этого и раньше не было, да? – А я всё искала в тех, в кого влюблялась нечто… – И она изящно пошевелила пальчиками у щеки, словно нащупывая это «нечто». – Нечто такое, что могло бы увести в неведомые радостные дали.

– И ведь нашла же… Столько лет прожили с Антоном в ладу и только теперь…

– Да, только теперь, когда уже и сам в даль не всматривается, и меня никуда за собой не зовёт.

Ох, чем бы остановить волну нахлынувшей на Линку грусти?

– Линка, пойдем-ка узнаем: есть ли в этом раю под названием «Крымском приморье» библиотека? Так, на всякий случай узнаем, если заскучаем, то…

– Нет, ты иди, а я… – и на лице её вспыхнула та самая улыбка, которая мне так нравилась! – А я посплю, охраняемая рамой своего «я», как ты сказала.

Линка с Лидой ушли пройтись, а я – к дневнику. Эта моя привычка делать записи… Проживать бы мгновения настоящего просто, не задумываясь, не стараясь ухватить улетающие эмоции за хвост, закрепить в дневнике… как дети или животные: насытились, ничто не угрожает, светит солнышко и-и… Мгновение, остановись! А мы, человеки, вечно выскальзываем из настоящего, мучая себя или прошлым, или будущим. Но ладно, видать, и мне никуда не деться от этого, а посему и здесь настоящему не дам ускользнуть, а законсервирую в своих записях, чтобы со временем стало оно сохранённым прошлым.