Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

Присыпать гашеной известью.

– Мама! Что значит – быть русским?

Молчит.

– Мама! Мама!

– Чего тебе?

– Что значит – быть русским?

– Чего?

– Что значит – быть русским?

Молчит.

– Мама!

– Отстань! Надоел!

– Мама!

– Сказала тебе русским языком – отстань!!!

– Мама, не бей!

– Молчи, засранец!

– Мама! Мамочка! Не убивай!

Почему мама не захотела ответить сыну на поставленный вопрос?

По какой причине она стала его бить? Убила ли она его в конце концов или сын все-таки выжил?

На сказку многие ловятся. Сказочная Русь стоит перед глазами. Зори неоприходованы.

Русский состоит из «ничего», которое включает в себя «всё». Русский считает, что ему ничего не принадлежит. Русский считает, что ему принадлежит весь мир. При внешней мягкости и певучести России, при ее бабьем обличии, любви к кефиру, в этой стране живет население с чудовищным аппетитом. Вчера – всё, сегодня – ничего, назавтра – снова всё. Если окультурить и грамотно раскрутить этот стиль «всё-ничего-всё», можно стать модной страной, вроде Непала.

После падения Берлинской стены, организованного во многом русскими хлопотами, если не сказать русской щедростью, несмотря на известное сопротивление союзников ФРГ, казалось бы, должна была начаться эпоха взаиморадостного соседства. И, верно, был момент, когда в воздухе ощущался дух братания. Все это кончилось неприятно быстро.

Мы разочаровали Запад и в чем-то самих себя, оказавшись «другими», не такими, какими бы европейцы хотели нас видеть. И хотя даже в самых неприхотливых американских фильмах существует пропаганда любви к «другому», не похожему на тебя, будь он хоть инопланетянином, хоть негром, русские не стали любимы в «другом» качестве. Запад скорее предпочел «других» китайцев, несмотря на то, что по общественным стандартам мы – куда свободнее, нежели грамотно репрессивный современный китайский коммунизм. В конце концов оказалось, что в европейском доме для нас нет даже того угла, который предоставили румынам и прибалтам, не говоря уже о поляках и чехах.

Многое объясняется общественным варварством нашего затянувшегося переходного периода, но – не все. Западная эстетическая норма жизни стала диктатором не только стиля, но и политических пристрастий. Русских не взяли в НАТО именно по эстетическим соображениям, как не прошедших face control.

Даже враждебные к России люди, ненавидящие ее хаос, которых я не раз встречал в Европе и США, не отрицают талантливости русских. В среде русских, действительно, встречаются таланты. Весьма противные индивиды, бывает, одарены интересными свойствами. Будь русские посредственной нацией, их бы вообще не было.

Идея национального характера, которая в Европе после Гитлера считается скользкой темой, – единственная возможность понять Россию. Русские – позорная нация. Тетрадка стереотипов. Они не умеют работать систематически и систематически думать. Они больше способны на спорадические, одноразовые действия. По своей пафосной эмоциональности, пещерной наивности, пузатости, поведенческой неуклюжести русские долгое время были прямо противоположны большому эстетическому стилю Запада – стилю cool. Строго говоря, об этом cool русские вообще даже не догадывались. Между тем это понятие из элитарной моды превратилось в состояние, которое определяет в последнее время западную культуру, что вышла за пределы литературы и кино, вобрав в себя на равных основаниях «красу ногтей» в высшем смысле, то есть культура растворилась в каждодневном быту, быт – в культуре. В Берлине или Париже вам точно укажут: эту марку сигарет курят только лесбиянки, а на той марке машин ездят одни пасторы. На русской стороне ни официальная, ни «кухонная» культуры по понятным причинам не только не шли в ногу с западным развитием событий, но круто забирали в сторону. Мы смотрели западные фильмы, листали западные журналы и читали западные книги, если это удавалось, совсем по-другому, чем западные потребители культуры. В любом случае, мы не видели во всей этой продукции объединяющей идеи, поверх барьеров столкновений консерваторов и либералов, архаистов и новаторов. Мы углублялись в экзистенциальный смысл, не замечая становления новой формы. Мы проморгали то, что составляет эстетическую сущность Запада последних 50 лет, о чем уже десятилетия назад было объявлено в двух установочных статьях журналов «Тайм» и «Лайф», на которые откликнулась молодежь от Лос-Анджелеса до Кейптауна, Токио и даже социалистической Варшавы.