Юрий Марахтанов - Твой след ещё виден…

Через минуту он стоял перед ней. Откровенно улыбался, а она – в белых шортах, белой майке, на белом песке: словно преломленный через стеклянную призму солнечный зайчик, в котором без труда различались красные, оранжевые, синие – глаза – лучи.

– При-и-вет! – как старому знакомому, произнесла Таис. – А я думала, что больше не увидимся.

– От нашего отеля до вас три километра, – словно оправдываясь, произнёс он, снимая с её плеча этюдник.

– А ты узнавал?

– Чего ты с ним? – показал на этюдник Саша. – Что тут рисовать-то? Всё белое, как лист бумаги.

– А ты на море посмотри. Долго смотри. Теперь на песок переводи взгляд. Какого он цвета?

– Оранжевого, – удивился Саша. – И ты, будто розового…

– А говоришь: «Белый», – она рассмеялась.

– Там рыб разноцветных! – показал Саша в море. Плывём?

Таис быстро скинула одежду и, не дожидаясь пока он опомнится, побежала к морю. Отплыла, перевернулась на спину. Он догнал её, – и среди всей палитры красок, которые предлагало море, оттенков, названий которых он не знал, – он опять в удивлении выделил глаза. Их синий цвет был для него прост и понятен. Ныряли, плавали рядом, улыбались друг другу, восхищаясь нереальностью предметов в нереальной среде, их окружавшей. Потом лежали на песке, болтали (он и не помнит о чём) и осталось у него ощущение, что она владеет другим языком, в их математической семье незнакомым, который к его, Саши, внешним впечатлениям, добавлял внутренний отсвет, даже одушевлял то, что казалось неодушевлённым.

Оставшиеся три дня Саша каждый день шлёпал по автостраде, которая буднично шоссировала пустыню, к отелю Таис: утром – туда; вечером, на красный круг, падавший в море – обратно.

– Любовь на первый взгляд, – подтрунивал над ним шеф.

Саша не поправлял его ломаный русский. Ночами, лёжа на спине в кровати, он смотрел за окно на чужие звёзды, запоздало пугался за себя – одинокого среди пустыни и бредущего неизвестно откуда и куда; тут же это странное ощущение себя – крошечного, усиливалось недавно испытанным в предночной Гизе, среди пирамид – неземной юдоли чужих гордынь и чужих печалей.

В кабинете шефа висит теперь рисунок Таис, немного наспех исполненный карандашом портрет господина Марчелло. А в комнате Саши – его собственный портрет. Он видит, что его лицо использовали как удачную фактуру для оригинального замысла: его нос; нелепые уши; освобождённые от очков, растерянные глаза. Отводит взгляд от портрета, но непреодолимая потребность вглядеться, словно призыв прислушаться к своей душе и распознать самого себя. Уже сколько лет, Таис не даёт ему покоя, заставляя бережно вспоминать их редкие встречи за эти годы, первое впечатление от её глаз на белом зное африканского песка, – глаз синих, внимательных, восприимчивых, в пушистых ресницах. Но с каждым годом делать это становится всё труднее.

Зима не могла не взять своего. А в конце февраля озверела, нагрянув морозом. Именно в тот момент, когда все уже расслабились в предвкушении первого весеннего праздника: с цветами, вдруг укороченными юбками и тонкими колготками из-под них.

Кто-то, кому-то, за что-то не заплатил вовремя, этой промашкой зима и не промедлила воспользоваться. Отключённые от тепла трубы НИИ, где арендовал площади Кирилл, прихватило за ночь. В административном корпусе, облагороженном евроремонтом и кондиционерами с воздушными завесами, – было ещё терпимо, но наутро в цехе и в закутке Кирилла, торосами громоздилась наледь. А на двери цехового туалета появилась лаконичная, написанная мелом надпись: «Не срать!» Лопнувшие трубы, словно объевшиеся вспоротые удавы, висели вдоль цеховых стен, и лишь в холле, перед кабинетом директора издевательски журчал фонтанчик среди жухнущей на глазах зелени.

У Кирилла на станке разморозило систему охлаждения, и триста литров перемешанного с водой масла необходимо было теперь заменить, предварительно перебрав всю внутреннюю начинку системы. «Ну почему я не живу где-нибудь в Марокко?! – задавался риторическим вопросом Кирилл и тут же успокаивал себя. – Зато у нас жары такой нет. Тоже не подарок для термопластавтомата. Опять с хлеба на квас перебиваться», – грустно подумал Кирилл и побрёл в цех договариваться с рабочими о предстоящем ремонте.

Часть рабочих сидели вокруг круглой печи-термички, в которой обычно закаливались детали. Каждый навьючил на себя всё, что было в их скудном рабочем гардеробе: рваные промасленные телогрейки; вышедшие из моды китайские куртки с изломанными молниями и даже женские изношенные шубейки. Грелись.