Катерина Панкова - Один день. Сборник рассказов

– Не надо, я сам. На маршрутке. Пару остановок всего.

Андрей смотрел, как дед аккуратно засовывает фотографию во внутренний карман, берет кепку и направляется к двери.

– Много не пейте, – кинул он вслед.

– А мы выпьем! На сэкономленные! – отшутился тот уже с лестничной площадки.

Андрей снова посмотрел на разбросанные письма. Парочка была совсем новых. Все с красным штампом «Вернуть отправителю»…

…Небо притягивало, словно забытая картина Айвазовского. Воздух отдавал костром и осенью. Народу на остановке не было. Маршрутки пролетали мимо: вторая, третья. Николаич уже начал переживать, что опоздает к поезду, как водитель желтой «газели» притормозил прямо у тротуара. Дед покряхтел, открывая дверь, и залез. Место было одно.

– Оплачиваем проезд.

Николаич пошарил по карманам. Кошелька не было. Его словно обдало холодом. «Зайцев» и воров расстреливают. Детский страх. Тот самый. А он думал, что позабыл его. Пальцы вцепились в потертые кожаные подлокотники. Расстреливают… Он побледнел и начал судорожно глотать воздух. Три секунды. Пять. Десять.

– Не переживай, отец, я заплачу.

Николаич пристально следил, как парень напротив, не вынимая наушников, передает мелочь водителю.

– Спасибо, – прошептал старик, но тот его уже не слышал.

– Да зарегился я вчера на сайте. Не понял? – парень говорил громко, прерывисто, словно отбивая ритм одному ему слышимой песни. – Фотка? Нет у меня. С войны? Посмотрю. У матери, может, есть.

«Совсем как Вовка», – подумал Николаич. Такой же шумный, крикливый, но, если надо помочь, – первый. До прихода немцев они любили запрыгнуть на подножку трамвая и соревноваться, кто дольше проедет, не заплатив. После сентября на улицы старались вообще не показываться.

– Смотри – Залинка, – мужской голос вернул Николаича в маршрутку.

Парень с наушниками и его сосед махали кому-то за окном.

– Она ж мне сегодня на паре гадала.

– Сказала, что линия жизни длинная?

– А то! Я вас всех переживу.

Студенты захохотали.

«Прямо как мы», – подумал Николаич. Алик всегда все переводил в шутку. Шпынял Димку, но по-дружески. Потому что тот был самый маленький. Не по возрасту. Так-то они были из одной параллели, но за лето все вытянулись, а Димка – нет. Дружили они всегда, но в тот год стали еще дружнее: то ли потому, что остались одни, то ли где-то на подсознательном уровне закрепилось: надо защищать, быть сильным, надо просто быть. Само бытие теперь определяло невзрачное двухэтажное здание с бумажными крестами на окнах и непрокрашенными рамами. Вспомнилось, как поначалу они сбегали из интерната раза по три за день, не осознавая, что только там у них оставался хоть какой-то шанс выжить в оккупированном городе…

По маршрутке поплыл сладкий запах цитрусов. Николаич обернулся. Худенькая кареглазая девочка у прохода чистила мандарин. На дольки не делила. Откусывала сразу. Сок лился на пальцы, она старалась облизнуть их, но не успевала.

…Фрукты. За два года в интернате они с мальчишками практически забыли их вкус. Он даже завидовал детям помладше. Те, играя в лото, узнавали фрукты лишь по картинкам. Для них все было в диковинку. Он помнил. Ему часто снилось, как рвет яблоки у бабушки в деревне и ест, ест и не может наесться. Поначалу тайком даже лизал карточки, но у слив и мандаринов был вкус отсыревшей бумаги. Однажды на базаре им удалось променять старую дедову фуфайку на кусочек шоколадки. Он был горький и почему-то пах рыбой, но они вчетвером смаковали каждую дольку. И потом целый день не ели, чтобы не перебить во рту привкус беззаботного лета, когда пенки от варенья уминали столовыми ложками, отцу еще не пришла повестка и мама тоже была дома. Правда, вскоре об этом пришлось пожалеть. В воскресенье их с Вовкой замели в одной из облав, загнали в крытую машину, насквозь провонявшуюся потом и мочой. Ехали долго. Кто-то плакал. Кто-то тихо пел колыбельную. Водитель то прибавлял газу, то резко скидывал обороты. На очередном повороте машина встала, и он уткнулся лицом в чей-то мягкий теплый живот. Снаружи послышались голоса. Немецкая речь еще сильнее разделила мир на тех, кто внутри и снаружи, с каждым шагом нагнетая страх и отчаяние. Николаич усиленно пытался отыскать в темноте Вовкину ладонь, когда неведомая сила потянула его наверх и вытолкнула на холод. Он еле успел отползти в сторону, а сверху, как мешок с картошкой, рухнул Вовка. Они скатились в канаву и остались лежать ничком, пока голоса и машина не растворились в февральской слякоти. Как добрались до города? Чудом. В сумерках их двор со старой акацией выглядел совсем чужим, если бы не мелькнувший в одном из окон Алик. Как же они радовались, что снова все вместе и все живы!