Катерина Славская - Китайские фонарики. Повести

– Я-то понимаю…, – промолвила Алевтина.

– Вот и хорошо, девочка моя, – мамин голос потеплел, – и потом, время еще есть. Экзамены через два месяца. Я ОЧЕНЬ тебя прошу.

Да, мама умела убеждать. Или это называется по-другому. Аля вздохнула, зажмурила глаза, она всегда так делала, когда предстояло какое-то тяжелое, неприятное или щекотливое дело, и тихо сказала в трубку:

– Хорошо, мама.

Когда Мишенька приехал, ему оставалось только не завалить письменные экзамены. Сдать хотя бы на «тройки», а проходные баллы по устным предметам ему были обеспечены. Аля смогла все выяснить и оставила задаток. Не будем вдаваться в подробности, сколько нервов и моральных пыток ей это стоило. Алевтине пришлось пройти через стену недомолвок, недоверия, открытого непонимания, перешептывания и сомнительного знакомства. Кроме этого, существовал страх, что за такие дела Алевтину просто выгонят с факультета. Искупавшись по уши в грязи, как Аля называла все то, чем ей пришлось заниматься, выйдя на нужных людей, она много интересного узнала как про свой институт, так и про родную кафедру, где собиралась защищать диссертацию и в дальнейшем остаться работать. Оказывается, не все так было кристально чисто, как у нее в лаборатории, и как по наивности души раньше считала Алевтина, не сталкиваясь ни с чем подобным. Аля даже заболела в результате своей деятельности, у нее два дня держалась высокая температура, и ее тошнило. Алевтина чувствовала себя преступницей, а будущие неприятности вскоре не преминули на нее обрушиться.

«Ничего себе, малыш», – буркнула себе под нос Алевтина, когда увидела двоюродного брата.

Несчастный мальчик Мишенька совсем не выглядел робким провинциалом, обделенным судьбой. Мишенька был высокого роста, широк в плечах и весил, наверное, около полутора центнеров. Прямо-таки вологодский медведь, как про себя окрестила его Алевтина. Плюс презрительная ухмылка и наглый взгляд. Мишенька производил впечатление человека, которому дозволено все. Алевтина даже постеснялась бы назвать его подростком. Одет он был в фирменные джинсы, какие и в Москве в то время можно было купить только у фарцовщиков, и новомодную майку, что совершенно не соответствовало облику бедненького мальчика, коего следовало опекать. В свои семнадцать с половиной лет он походил на вполне сформировавшегося мужчину.

– Ну, сестренка, привет, вот я и прибыл, – Мишенька расплылся в улыбке, показывая Алевтине ровные белые зубы.

«Да, наплачусь я с тобой», – только и мелькнуло тогда у Алевтины в голове.

Письменный экзамен по математике Мишенька, естественно, завалил. Подали на апелляцию. Беседуя с преподавателем, Мишенька лишь улыбался да пожимал плечами. Все остальное сделала Алевтина. Она приводила множество аргументов от спортивной секции, «вы посмотрите на него, он же баскетболист, будет играть в сборной команде института!» до «вы поймите, он же не на математический факультет поступает», «мальчик с трудной судьбой, рано лишился матери, с периферии, это наши будущие региональные кадры». Алевтина выкладывалась по полной. Она краснела, бледнела, у нее перехватывало дыхание. Терять Алевтине уже было нечего, самоуважение за последний месяц достигло нуля, в итоге в ход она пустила последний аргумент. Конверт. Незаметно подсовывая деньги, Алевтина чувствовала, как от стыда и всей неловкости ситуации, у нее бешено колотится сердце, готовое разорваться на сотни маленьких кусочков. Кровь прилила к голове, и жилки на висках вибрировали. Алевтине казалось, что ее сейчас с позором выгонят из аудитории, и Мишеньке не видать учебы в столице. А, значит, будет переживать его отец, и, конечно, мама…

Но в своих прогнозах Алевтина ошиблась. Оказалось, что не только у нее были проблемы. Проблемы также были и у преподавателя, от которого зависел итог апелляции. Он никогда раньше взяток не брал. Не потому, что был слишком принципиальным, скорее, просто не было случая. В этот раз все было по-другому. Он хотел взять отпуск, болела жена. Встал вопрос об операции, срочно нужны были деньги. А тут эти экзамены, апелляции, комиссии, шут их дери. Отпуска не дали. Предупредили: или-или. На его кафедре были свои сложности. «Ну и пес с вами, – в сердцах о своих личных перипетиях думал экзаменатор, – одним бездарем больше-меньше, какая мне, собственно, разница? Может и правда, этот парень в сборную попадет, честь ВУЗа будет отстаивать, а я его не пропускаю?» Успокоив свою совесть, преподаватель положил конверт в свой карман: