Ольга Трушкова - В плену у одиночества. Сборник рассказов

Выживали тогда они с сыном исключительно за счет хозяйства. Держали корову, свиней и овец. Телёнка продадут – сена купят. Двух свиней сдадут – в школу соберутся. Только вот для того, чтобы сдать-продать телёнка и свиней, их целый год кормить-поить надо.

Правда, питались они с сыном, нормально: молоко, творог, сметана – своё, картошка, капуста и прочая огородная мелочь – тоже не из магазина. Хлеб она сама стряпала. Можно было, конечно, излишки молочного и продавать, только торговать она не умела. Вышла как-то на рынок со сметаной и творогом, присмотрелась, как торговки покупателей зазывают, произнесла сдавленным голосом: «Кому творожок? Кому сметанка?» – и сразу же рот ладонью зажала. Оглядываться начала – не услышал бы кто из знакомых.

Картошку, правда, продавала. Оптом. По самой низкой цене. А всё остальное: свёклу, морковь, капусту и ту же самую молОчку – раздавала соседям за просто так. Даром. Брали охотно, даже зазывать не нужно было.

Зимой она пряла овечью шерсть, вязала детям и себе носки, варежки и свитера, получалось дёшево и сердито. Вязала и на «бартер» – меняла на комбикорм.

Всё бы ничего, только вот от домашней работы продыху не знали ни она сама, ни её малый сын. Да и с деньгами туговато приходилось, не платили ей заработанного.

В двухтысячном стало чуток полегче: начали регулярно выплачивать пенсии, и раз в месяц, когда она их получала (свою, по выслуге лет, и сынову, по потере кормильца), они устраивали пир: покупали колбасу, яйца, жарили яичницу. А иногда могли себе позволить потратиться даже на фрукты, сладости и порошок какао в красивых баночках.

Разведёт она на завтрак этот порошок свежим молоком, сын выпьет его с домашними булочками – сыт до обеда. Очень удобно. В общем, слава Богу, не голодали.

Гораздо большей бедой, нежели хроническое безденежье и тяжелый крестьянский труд, считала она то, что не на кого было её сыну опереться ни в отрочестве, ни в юности. Советчика не было. С матерью-то подросток не поделится тем, чем мог бы поделиться с отцом или с родным дядькой. Мать, она ведь женщина.

Но, как говорится, бог не без милости, казак не без доли. Теперь вот и сын на своих ногах стоит. Работящий. На отца похож. Всё хорошо, только видит она сына редко – в геологоразведке он работает, всё по Северам бескрайним колесит.

Летом ненадолго заскочит, в гараже наведёт порядок, на иномарке своей покатается, матери дров наготовит, поправит заборы, нынче вон завалинки новые вокруг дома соорудил, чтобы она, значит, зимой не мёрзла, продуктов ей с оптовки навезёт на всю зиму – и опять в путь-дорожку, вечную мерзлоту исследовать.

Хозяйства она уже два года не держит, заготовкой сена сын уже не обременён.

Выросли дети, своей жизнью живут. Что ж, всё правильно. Так и должно быть.

Она вздохнула, будто подвела итог своим мыслям, присела к столу.

После первой годовщины со дня смерти мужа здесь никогда не устраивались публичные поминки. Если не приезжали дети, то она поминала его одна… Киселём, блинами и искренними добрыми словами, от самого сердца идущими. Ни к чему её Ильичу в такие дни чужая лесть, он и при жизни лживых похвал не жаловал.

Аккуратная стопка блинчиков, блюдце со сливочным маслом, кувшинчик с киселем. Вроде, всё как положено. Налила в чайную фарфоровую чашку киселя, взяла блинчик, обмакнула в растаявшее масло.

– Ну, с днём рождения, Ильич, царствие тебе небесное, хороший ты был человек, светлый! А о нас не переживай, у нас всё в порядке.

Дочь по-прежнему в Иркутске живёт, работает менеджером по логистике в какой-то крупной фирме. С мужем и его родственниками у неё хорошие отношения. Через неделю в гости должна приехать. Сын продолжает районы Крайнего севера осваивать, нефть для олигархов ищет.

Нормально живём. Вот могилку твою в прошлом году поправили. Не сами поправили, правда. Мы только в «Ритуальных услугах» заказали надгробье с доставкой и оплатили это. А уж тут, на месте, твоя сестра с мужем и их дети всё сделали. Они ухаживают за ней, за твоей могилкой, спасибо им. Я-то хоть и недалеко от тебя живу, но в другом районе, и часто к тебе приезжать не могу. А тут ещё возраст начал все мои болезни наружу вытаскивать. Да ты и сам, поди, всё это видишь. Только не думай, пожалуйста, что я оправдываюсь или, упаси Бог, жалуюсь! Нет, нет! Это я просто рассказываю тебе о нашей жизни без тебя. С кем же ещё мне можно поговорить так откровенно, ежели не с тобой? Кому душу-то открыть могу я, не тебе ежели? Кто же поймёт-то? Да и кому чужому надо меня понимать? А родных у меня здесь нет. Сам знаешь.