Ольга Трушкова: В плену у одиночества. Сборник рассказов

Сегодня прагматикам трудно поверить, что в те далёкие годы не только к работе на личных наделах, но и к колхозному труду относились не абы как, что для молодых прослыть ленивцем и неумехой считалось несмываемым позором. И соревновались хлопчики в ловкости да в умении, особенно с уборочную страду, когда тягловой силой, конём, то есть, при помощи верёвки стаскивали копна сена к огромному стогу. Соревновались девчушки на току, когда в сплошной пыли при обмолоте света белого не видно. Это позже комбайны появились, а Вера Николаевна хорошо помнит алчный барабан молотилки, требующий бесперебойной подачи снопов. Не всякий выдержит бешеный ритм этой работы – она, тринадцатилетняя городская девчонка, не смогла, и ей доверили только отгребать уже опустошенные снопы, выплёвываемые прожорливой машиной. Кстати, матерчатых перчаток тогда тоже ещё не было – были кровавые мозоли от черенка вил. Но мозоли приходилось скрывать, дабы не прослыть белоручкой, что являлось не менее позорным, чем неумеха или лентяйка.

Вернувшись с колхозной работы, люди принимались за работу домашнюю и только с заходом солнца готовили ужин, который называли вячэрой. Это были неизменные солОники. Женщины разводили костерок на лужайке возле одного из домов, общий для нескольких соседних, окружали его чугунками, наполненными чищенной круглой картошкой и водой, накрывали чугунки сковородками, тоже чугунными и без ручек.

Вера Николаевна до сих пор не может докопаться до происхождения названия этого немудрёного блюда.

Солоники – от слова соль? Но соль есть в любом блюде. От слова соло, потому что, закипая, каждый чугунок пел свою песню? Хотя нет, соло – это вряд ли: простые крестьяне были не так искусны в музыкальной терминологии. А может, солоники – это и вовсе не солоники, а салоники? Ведь туда ещё и кусочки сала бросали.

Но как ни называлась картошка, запечённая в чугунке на костре, Вера Николаевна до сих пор помнит вкус самых верхних картофелин, чуть подгоревших, пахнущих дымком и далёким детством.

Как-то взяли бабушка и тётя Маша Веру на прополку колхозных огурцов, а Вера возьми да и сруби нечаянно тяпкой один из корешков. Боже мой, сколько укоризны и осуждения было в их взглядах! За что? Огурцов-то вон сколько, целое поле, да и не свои они.

За что? Это девочка поймёт позже, когда будут они с бабушкой идти по просёлочной дороге мимо ржаного поля. Сорвёт бабушка колосок, вышелушит зёрнышки и произнесёт необыкновенно ласково:

– Житечко святое. Хороший урожай Господь нам сподобил, слава ему, с хлебушком будем.

Вот тогда и поймёт Вера, за что она подверглась безмолвному, но дружному осуждению на том огуречном наделе. Бережное, любовное отношение было у старшего поколения ко всему, жизнь человеку дающему, и неважно, личное оно или колхозное.

Когда же мы раскрестьянились?

Расчеловечились-то когда?

Не с ним ли, с тем поколением и его нравственными принципами, ушло сострадание друг к другу?

Кто сегодня остался на земле? Тот, кто либо по своему скудоумию не получил хотя бы среднего специального образования или, на худой случай, рабочей специальности, либо по неумению приспосабливаться не смог угнездиться на более перспективном месте. Почему работа в сельском хозяйстве стала столь непривлекательной? Да потому, что тяжёлый труд селянина оплачивается такими жалкими грошами, что язык не повернётся их деньгами назвать. А какая оплата, такая и работа. Вот и отучили людей работать на земле, любить её, кормилицу всего сущего.

Но разве её покойная бабушка, разве её тётя Маша и крестный, отдавшие все свои силы далёкому белорусскому колхозу «Рассвет», получали не те же гроши? Тогда почему же они трудились не за страх, а за совесть да при этом ещё и пели?

А может, всё-таки за страх? Тогда почему они пели? Почему трудились до седьмого пота с такими просветлёнными лицами? Почему радовались плодам этого своего труда, тем самым плодам, от которых им доставались жалкие крохи?

Вере Николаевне иногда кажется, что всё началось с перестройки, будь она трижды неладна вместе с её главным архитектором. Как же, переход на новый уровень отношений с Америкой, которая приветствует амбициозного придурка радостными криками: «Горби! Горби!» Да за это можно не только рассекретить всё, но и Родину продать! А то, что за его спиной зубастые акулы, довольно потирая руки, посмеиваются над этим тщеславным, самовлюблённым клоуном, так это ему невдомёк.