Утром Танька везла меня на машине к вокзалу, у которого нас ждал Боря.
Поскольку было прохладно, я оделась в черную кофту с меховым воротником, джинсы заправила в сапоги и сверху накинула любимый голубой плащ, который делал вид, что он из змеиной кожи.
Здесь мне было прохладно в таком одеянии, но я рассудила, что в Москве должно быть немного теплее.
– Обалдеть, – выдохнула Танька. – У тебя учиться и учиться. В поездку и то на каблуках.
– Ну да, – удивленно ответила я. – Не в поход же.
Танька еще раз мечтательно вздохнула и вырулила со стоянки.
– Значит, так, – сказала она. – Обратный старт завтра в 11.00, а место отправления Боря скажет тебе сам. Поедешь – поедешь, а нет – так и нет.
– Почему нет-то? – удивилась я.
– Ну мало ли…, – Танька пожала плечами.
На остановке она оставила меня в гордом одиночестве, подробно описав двухэтажный салатовый автобус. Почему не захотела сама подождать своего друга – не знаю.
Оказалось, что поеду я в автобусе, полном темных девушек. И честное слово, первое время я словно отвлеклась от того, зачем еду. Думала, как повеселю Дружище (а он ой как их любит) своим рассказом о том, как я добиралась. Было интересно, нравлюсь ли я кому-то из них, как они меня воспринимают. Даже строила одной глазки. Мне было интересно.
Чем дальше, тем теплее становилось, а потом стало просто жарко. Разница температуры между Москвой и Петербургом оказалась едва ли не 15 градусов.
Дорога показалась мне бесконечной, и солнце жарило мне грудь так, что я постаралась отодвинуться и прикрыла ее рукой. Боялась, что и у меня будет рак. А теперь я уж точно думала, что лучше сразу с моста прыгнуть, чем пережить то, что происходило с бабулей последние месяцы. Но хочу сказать, что она в свое время отказалась от лечения. И потому все было так плохо.
Когда стали подъезжать к Москве, мне вспоминались эпизоды с бабулей. Как она показывала мне, совсем маленькой, инфузорию-туфельку, как предостерегала меня от страшных людей настолько, что я какое-то время боялась гулять одна, как заинтересованно она слушала мои детские сказки, которые я все время выдумывала, как выдавала мне по одной конфетке, чтобы у меня не было диатеза, но самое главное, как водила меня в театры, читала вслух, потакала моим капризам и разрешала мне помогать ей печь пироги и плюшки. Для меня всегда это было целым событием. Так же, как и красить яйца в Чистый четверг. Бабуля была художница, и потому рисовала действительно красивые узоры, а я изображала что-то, что казалось художеством мне. Она пыталась учить меня рисовать, до школы натаскала по математике, а в школе уже безропотно делала за меня черчение, пока я занималась совсем другими делами. Любое ее предложение объяснить мне материал я встречала в штыки: мой мозг и так раздирали тысячи ненужных сведений и более десятка неинтересных предметов. Ежедневно школа пожирала от 6 до 8 часов моей жизни только на нахождение внутри нее!!! А еще сколько пожирала за пределами!!!
– Бабуля, пожалуйста, избавь меня хоть от этого! – требовала я в истерике. Истерики в те годы у меня случались регулярно.
А еще она варила самый вкусный грибной суп. В детстве я даже боялась, что будет, если она умрет и никто его больше не сварит? Как же я без этого прекрасного супа?..
Похоже, теперь этот день совсем близок. Да и суп она не варит уже очень давно. Последний год болезнь Паркинсона заставляла ее даже пить через трубочку, и ела она уже еле-еле, но всегда сама. Не сдавалась моя чудесная бабулька.
На подъезде к Москве я попыталась отвертеться от похода к бабушке или хотя бы оттянуть его на следующий день. Жалкий предлог, что я устала, маму ничуть не тронул. Сама попытка отложить визит на завтра тоже была жалкой. Мама, к счастью, была непреклонна.
– Иди сегодня! – велела она жестко. – Бабуля спрашивает про тебя весь день.
Я обливалась потом, изнемогала от жары, но понимала, что раз мама велит так требовательно, то дело совсем плохо. Я понимаю прекрасно, что еду прощаться. Значит, она совсем умирает. Мы с Борей договорились, где встретимся, и я, попрощавшись с ним, помчалась в метро, как только автобус притормозил. У меня не было багажа, и переодеться мне не светило. Я успокоила себя тем, что дома у меня много вещей. Ополоснусь и переоденусь.
На ступеньках, ведущих к выходу из метро, я словно попала в воду, которая замедляет твои движения. Настолько боролась с собой, но я бежала и бежала, хотя мне казалось, что шаг еще больше замедляется. Я прорывалась сквозь невидимые тягучие слои, обливаясь потом на страшной жаре, которая стояла даже вечером. На одной ступеньке я даже зависла и, как мне показалось, едва не рухнула обратно, вниз. А на самой последней мне действительно пришлось резко рвануть вперед, так как сердце сковала страшная душевная боль. Я боялась – слабо сказано, меня просто трясло. Я вспомнила слова Равиля, который сказал перед полетом: «Но это же не мешает. Ты бойся и делай». Сейчас я в точности следовала его совету. Боялась и делала.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу