Юрий Меркеев: Шоу будет продолжаться. Повесть

Впрочем, я хотел рассказать о действительно талантливом писателе, который появился в «Новейшей русской литературе». Алексей Монахов, тихий скромный худощавый молодой человек лет тридцати, принес свой первый роман, напечатанный провинциальным издательством небольшим тиражом. Роман назывался «Низость высоты» и касался предметов глубоких и серьезных. Это был роман-притча о человеке, который пытается понять и осуществить в своей жизни принцип Вселенской Любви. Занятие столь же благородное, сколь и призрачное. У него получился современный Дон Кихот, князь Мышкин, беспочвенный мечтатель и идеалист. Однако написан роман был блестяще, и все, кто прочитал его, отозвались об авторе, как очень талантливом человеке. Алексей, кажется, был лишен тщеславия и не раз повторял, что литература никогда не была для него самоцелью, скорее средством, по его же выражению – своеобразной формой психотерапии. Но ведь это лишь способ жить, а не умение умирать. Две разные по глубине вещи: способность выживать и умение умирать. У Алексея было своеобразное чувство юмора и самоиронии – два, на мой взгляд, ценнейших качества человека. Он шутил, что когда только приступал к написанию романа, в его голове вертелась фраза из Ницше: «Потому и люблю я тщеславных, что они врачи души моей, и лечат меня, как зрелищем». Когда же заканчивал роман, то отзывался о тщеславии, как о страсти, которую, по слову святого Иоанна Лествичника, нужно остерегаться подобно яду змеиному.

– Я писал его потому, что сам чувствовал острейшую потребность научиться любить, – так однажды он заявил на заседании «Новейшей русской литературы».

– Когда ты перестаешь делать что-то ради рукоплескания толпы, то начинаешь взрослеть, – прибавил он, и мне показалось его замечание очень созвучным с моими представлениями о жизни.

В короткое время мы подружились. После музея частенько заглядывали в пивной бар, где продолжали беседы. У меня сложилась довольно ясная картина последнего года его жизни в крошечном городке Н., где он работал в местной газете журналистом и в свободное время писал роман. Я поинтересовался, можно ли мне поведать его историю, на что Алексей с улыбкой согласился и снисходительно махнул рукой.

– Писателем я не буду. Это не по мне, – ответил он. – Душой займусь. Ее вычищать нужно, как авгиевы конюшни. А на это силы нужны.

*** *** ***

Если можно было бы научиться разгадывать человека по его лицу, тогда в каждом из нас читались бы истории вселенских масштабов. Невидимая жизнь протекает внутри, пробиваясь вовне лишь в узловые моменты: на губах проявляется линия скорби, у глаз морщинки рассыпаются подобно солнечным лучам или дождю, сквозь улыбку угадывается печаль о потерянном времени. Сняв этот первый поверхностный анализ, пытаешься проникнуть глубже, и неожиданно проваливаешься в область тайны , где действуют свои особенные законы. Бывает у человека двоемыслие, то есть одновременно можно желать добра, не освободившись от зла. Наверное, бывает и троемыслие…

Человек далеко не двусоставен, как считал британец Льюис, в нем действительно много от ангела и от кота. Но не меньше в нем и от волка, свиньи, носорога… святого, грешного, Бога и дьявола. В таких случаях исследователь просто снимает шляпу и говорит, пожимая плечами: «Познавать человека через инструментарий искусства – это значительно упрощать его». Не до такой, конечно, степени, как это происходит в традиционном китайском театре масок, где герой, носитель «застывшего лица», является воплощением довлеющей в нем страсти – подлости ли, трусости, или, напротив, смелости, героизма. Но упрощать до известных пределов . До порога тех величин, где начинают действовать привычные, видимые всем нам законы. Ибо разобраться в той невидимой области человеку нет возможности. Мы и себя-то не видим. Предпочитаем рафинированное отражение своего «я». Бывают единичные прорывы, скачки в вечность, но это уже удел гения.

Совершенно бесстрастных иконописных лиц нет. Живой человек всегда имеет следы страстей, даже когда он с ними борется, побеждает или терпит поражения, падает или встает с колен, из раба превращается в хозяина, из хозяина в раба: на лице пробьется мучительная баталия с самим собой, со своей натурой. Впрочем, встречаются лица-обманки. Посмотришь на человека – кажется, он решительный, волевой, целеустремленный, а заглянешь чуть глубже – пустышка. Вероятно, таких людей можно объединить одним словом – актеры. Лицедеи с большой буквы, это когда маска со временем врастает в лицо и становится одним целым с человеком. Хламида, пропитанная кровью кентавра. Шкура, ставшая кожей Геракла и погубившая героя, бросившегося от боли в костер.