Борис Евсеев: Казнённый колокол

Форма российских погранцов и таможенников, с которыми только что расстались, с иголочки. А вот погранцы и таможенники ДНР одеты разномастно: кто в камуфляже, кто в джинсах и ветровках, один в смешной, серо-бархатной, сильно вытертой жилетке.

Почти у всех дээнэровцев на плечах и под мышками – «весла»: так здесь зовут полноценные автоматы со всем полагающимся снаряжением. «Укоротов» – короткоствольных автоматов – тут не признают.

У таможенников – специальные зеркала на черных курьих ножках. Лезут ими во все потаенные места.

Дорога после КПП, на донбасской стороне, отличная! Просто глазам не веришь. Говорят, Янукович строил, лично интересовался. Думал до самого Донецка такую дорожку проложить. Не получилось: километров через тридцать начинается все та же привычная и для России, и для Донбасса дорога в ямах, ямках, колдобинах.

Чуть вдалеке мерцает слюдой и кварцем Донецкий кряж. По обочинам попадаются желто-серые камни: изрешеченные, изрытые крупными и мелкими осколками, они заставляют вздрагивать.

Тела камней изуродованы. А как с людскими телами, как с душами?

Деревьев по сторонам дороги мало, все больше кусты. Но кусты густые, высокие. Целый полк можно спрятать. Прямо какая-то Северная Мексика: заросли чаппареля и ухмыляющийся усатый Панчо Вилья за ними…

Ехали через Иловайск. Здесь шли страшные бои, но вся разруха уже собрана в кучи, спрятана, отштукатурена.

Кое-где – груды битого шифера. Попадаются заклеенные крест-накрест окна. Почти все разбитые и проломленные крыши перекрыты заново. Просто-таки сверкают новизной. В одном месте – вмятая в камни боевая машина пехоты. Многие участки дорог близ Иловайска иссечены осколками, покрыты мелкими и крупными воронками от попаданий снарядов и мин.

Водитель Миша – щедрый, очень хорошо обеспеченный донецкий предприниматель – объяснил разницу между воронками от мин и от снарядов. Первые – с рваными краями, вторые – глубже, шире, и края у них ровные.

Сразу за Иловайском, чуть в стороне, заметил два огромных окопа. Миша пояснил: в этих окопах стояли врытые в землю танки.

Перед Амвросиевкой неожиданно въехали в аллею обгорелых деревьев.

Все они были срезаны огнем, как по линейке. Аспидно-черные, как сожженные души, заостренные, искалеченные, эти деревья тянулись к небу, но сразу же в безнадеге и замирали.

В одинаковости судеб этих сгоревших деревьев почудилось что-то злобно-механическое, до тошноты одинаковое, в обычной жизни всеми здоровыми существами и многими людьми отторгаемое.

Я видел лесные пожары, видел горящие леса на Дальнем Востоке, видел полыхающие – то колыхаемые всем массивом из стороны в сторону, то наступающие огневым валом прямо на растерянных людей – сухие заросли камышей в низовьях Днепра и Волги.

И огнепал, и стихийные пожары всюду были на особицу, то есть были разновеликими и разнообразными. А здесь – все под одну гребенку!

Острые торчащие из земли карандаши с хищными грифелями, готовые вырисовать что-то неочевидное, невысказываемое, то, что есть в них самих, и то, о чем никто из посторонних хорошо сказать не умеет. Даже если это работники ЖКХ так срезанные огнем деревья заострили, все равно стало не по себе. Какое-то злобное и небожественное, какое-то дьявольски военизированное инобытие – воткнулось сразу двумя спицами под ребра…

Показалось: в нынешней тихой, по-звериному затаившейся войне, которая пока чувствовалась только кожей, а нутром еще нет, не чувствовалась, было что-то не так. Ее, этой войны, вроде и не было, а в то же время она была во всем: в абсолютном безлюдье на дорогах и близ дорог, в дальних разрывах мин, обезвреживаемых спецмашинами, в тревожной ряби мелких луж, изредка попадавшихся в пути…

Ехал я не один, ехал с телегруппой из Калининграда.

Группа наша творческая, группа разношерстная, оказалась на удивление дружной, а ведь собралась почти случайно.

К счастью, патологических болтунов среди нас не оказалось, и ничто не мешало вспоминать о прежнем, довоенном Донбассе, где я бывал, начиная с 1961 года, бессчетное количество раз, где летней порой неделями и месяцами жил у деда с бабушкой, куда приезжал при Хрущеве и Брежневе, при Андропове и Горбачеве, даже при Ющенке приезжал дважды…

В те приезды всегда грело предчувствие радостных встреч.

А теперь ни в Донецке, ни в какой-то другой точке Донбасса меня никто не ждал. Дед, бабушка, два моих дяди – один раньше, другой несколько недель назад – умерли. Двоюродный брат Юрий сам болел.