Аркадий Макаров: На далёком перегоне. Записки растерянного человека

Состояние толпы не было похоже на какую-то агрессивную революционность, на желание противоборства и не подчинения. Люди просто ждали, осознавая, что грядёт что-то такое, что напрочь изменит всё их существование. Я тому свидетель. Душевный подъём был необыкновенный. Мужик, протягивая мне, пластиковый стаканчик с водкой, твердил одно и тоже – Не пройдут коммуняки! Не пройдут, мать иху так!

– Ну-ка, помоги! – сказал я мужику, протягивая ему опустевший стакан, и он, подставив плечо, помог мне взобраться на неустойчивую крышу автобуса.

Кто-то сунул мне в руки широкий раструб мегафона:

– Говори! Только громче!..

Я, глотая от волнения слова, кричал о тамбовской солидарности с москвичами, о смычке провинции со столицей. А потом попытался прочитать недавно написанное стихотворение – «Самоеды». А что? Внизу, подо мной демократия стояла полнейшая. Правда, мегафон в моих руках невозможно фонил, гудел, повторяя дыхание толпы, но я возбуждённый всем увиденным и возможностью прочитать столичному люду открыто и во весь голос то, что меня волновало и стояло у самого сердца, срывающимся голосом кричал: /И Закон, и Бога поносили,/Раздувая пламя под избой./Отворяли жилы у России,/Упиваясь кровью и слезой./По рукам пустили на забаву…/Чтобы было горше и больней,/Распинали Родину, как бабу,/На широкой простыне полей./И в казённом пыточном подвале,/Наглотавшись спирту, по ночам/Над парашей руки умывали,/Как и подобает палачам./Спохватились братья-россияне,/Возопив под злобною уздой,/И себя в испуге осеняли/Пятипалой огненной звездой./Где ты, Русь, оплаканная дедом?!/Чьи следы затеряны в снегу?/За спиною встали самоеды,/Доверяя право батогу./

Мегафон гудел, гудела площадь, и мне пришлось, не дочитав двух последних коренных строк, спрыгивать с импровизированной трибуны.

Несмотря ни на что, состояние моё было чудесным – «Блажен, кто посетил, сей мир в его минуты роковые…»

Я не был ни каким антисоветчиком и диссидентом, хотя коммунистом, тоже не был. Их железобетонная тупая уверенность в своих действиях меня не вдохновляла. К тому же, неэффективной экономикой они, то есть руководители страны, доказывали много лет и доказали свою несостоятельность. А как иначе это называть? Без войны страна терпела такую разруху, что надо было вводить карточную систему. То ли антисоциалистический заговор всего Политбюро с Генсеком вместе, то ли сплошная шизофрения власти. Кто им мешал, хотя бы слегка либерализовать структуру гигантской державы, не случилось бы того, что случилось. Стояла бы наша многонациональная шестая часть суши крепко и властно. Ведь перед крахом Союза за сохранение единства страны проголосовало подавляющее большинство даже в мононациональных республиках, не говоря уже о русском народе. В любом уголке Союза можно было чувствовать себя, как на своей малой родине, например, в Бондарях. Даже в чеченских нагорных селениях, где мне приходилось быть, я всегда встречал дружескую руку и одобрительные гортанные цоканья языком за гостеприимным столом с фруктами, с дивными пахучими травами и, конечно, с вином непривычным для русского вкуса, но с весьма полезными свойствами для духовного общения.

Что плакать по волосам, когда голова снята…

В тот памятный вечер 19 августа, в год перевертня, перефразируя старую песню, могу сказать – шумел, гудел народ московский. Вместе с ним, московским народом, радостно гудел и я. Коммунистической власти пришёл конец, – это уже, опережая события, носилось в воздухе, и эту радость не мог заглушить накатывающийся гром со стороны площади Дзержинского, от Детского Мира. Небо не косматилось тучами, и было затянуто белёсой пеленой, куриной слепотой какой-то. Слабо и нехотя моросил дождь. Ждать грозы было неоткуда. Толпа недоумённо крутила головами: – что такое?! Но рокот нарастал, как будто оттуда, с гигантской площади поднялся на форсаже рой реактивных истребителей. «А-а-ааа!» – волной прокатилось по толпе. Неожиданно появились в оранжевых безрукавках несколько дорожных рабочих с ломами и стали почему-то выворачивать бордюрные камни. Камни сидели так плотно, что стальные стержни в руках рабочих упруго прогибались. Но вот один камень отвалился, за ним другой, третий… Люди, охочие до всяких дел, стали перетаскивать тяжёлые блоки на середину улицы. Я, подхваченный какой-то суетливой лихорадкой, кинулся помогать им, не вполне уяснив, – в чём дело?

Но вот, в широкой горловине проспекта Маркса, то и дело, ныряя носом, на огромных роликовых коньках, как с конвейера катились, страшно и неотвратимо, бронированные машины пехоты с длинноствольными пулемётами на платформах – чудовищные марсианские единороги.