Валентина Абакумова - Другая физика

Через двадцать минут он уже стоял у холста и работал…

Конечно, он был странный. Хотя рисовать, как выяснилось, умеет. И именно так, как «надо». Петр Николаевич представил его своим знакомым, работы у него уже было море, но с заказчиками своими Сашка был холоден и сдержан. И только с Петром Николаевичем нет-нет да и расслабится за рюмочкой виски. И такое от него можно было услышать, что хоть сейчас – в психушку! Но какое-то неподдельное доверие, как будто бы ни на чем не основанное, тянуло делового и вечно занятого Петра Николаевича к этому талантливому чудаку. И хоть был он с Сашкой довольно строг, нетрудно было заметить, что это скорее от любви, чем от надменности.

А теперь они вместе ехали по чужому городу, чтобы завтра принять участие в аукционе, где будет представлена для продажи работа известного художника прошлого века, к которому Сашка относился с благоговением. Он-то и убедил Петра Николаевича приобрести его. А тот, хоть и ценил Сашкино благоговение, но не разделял его. Однако, его очень убедило то, что иметь такую работу – престижно. Это тебе не Сашкин натюрморт в прихожей около зеркала… Репродукция картиночки-то не очень нравилась, но специалисты, у которых Петр Николаевич не поленился проконсультироваться, отзывались более чем… И сердце миллионера сдалось. Петр Николаевич решил купить ее. А заодно обратить тем самым на себя внимание.

Аукцион прошел спокойно и гладко. Не считая того, что Петр Николаевич в самый последний момент чуть было не отказался от покупки. Оказалась дороже, чем предполагали его советники. Но понял: уйти отсюда с пустыми руками – сделать себе рекламу наоборот. В перерывах он уже успел наладить кое-какие контакты, и теперь нельзя было ударить в грязь лицом.

Не отметить покупку было грех. Они заказали в номер родной «Столичной» и закуски, распаковали приобретение, Петр Николаевич расположился поудобнее в кресле, а Сашка искал у противоположной стены удобный ракурс для картины по отношению к свету.

– Так – нормально?

– А как должно быть нормально?

– Чтобы не отсвечивало ничего и не блестело.

Петр Николаевич всмотрелся в полотно, и вдруг его охватило легкое дразнящее волнение… Он почувствовал, как кто-то родной до умопомрачения подошел сзади и положил свои руки ему на плечи. Это были ее руки… Он с радостью обернулся к ней, но… здесь никого не оказалось. А сам он весь еще находился в состоянии счастья от присутствия ее…

– Петр Николаевич! Вы меня слышите? – Сашкин голос прорвался к нему, наконец. – Теперь вы мне верите, что это что-то! Сознайтесь, ведь, вам начинает нравиться? Я по глазам вижу. Вы какой-то другой сразу стали…

– Саш, мы с тобой сколько выпили?

Тот растерялся от неожиданного поворота.«Ну, вот, а я решил, что доходить стало, – с досадой подумал Сашка, – одни деньги на уме.»

– По одной пока. Налить еще?

– Подожди, не надо. Что-то со мной странное происходит… Боюсь, вдруг это галюники?

– Ну, вам-то это не грозит. А что с вами?

– Ты когда-нибудь бывал в морозный день в натопленной деревенской избе?.. Ну, тогда ты сможешь представить, как приоткрывается дверь, поток свежего бодрящего воздуха обдает тебя, а потом потихоньку растворяется в тепле… и вот ты уже забыл, как вздрогнул, когда этот поток ворвался в избу…

– …Так у вас что, мороз по коже? Это от картины! – радостно заявил Сашка. – Я же говорил, что вы поймете меня. Я чувствовал это всегда! Вот, если Переверзеву это никогда не понять – значит, не понять никогда! А вы… Я же говорил! – не унимался Сашка, обрадованный картиной и пробуждению своего друга.

– Да подожди ты, Саш. Это совсем не «мороз по коже». Меня вот так же обдало переживание счастья…

– Но это же еще лучше!

– Но это вряд ли от картины. Она-то вон, стоит здесь, а ощущение прошло. И вообще, это чувство было каким-то неземным, а картина-то… Нет, слушай, что я уперся в это?! Как баба, честное слово! Давай наливай и рассказывай мне про эту картину все, что ты знаешь.

Сашка плеснул по маленькой, сел в кресло рядом и начал свой рассказ:

– Когда он жил и работал, этот художник, на него, как вы говорите, спроса не было. Это сейчас шустрые дельцы состояния себе делают на продаже и перепродаже его работ. Вот такая произошла метаморфоза: то, что раньше считалось безобразным, теперь стало красивым, пользуясь вашим определением. Но для него-то это было красивым и тогда. А для большинства и теперь – это не столько произведение искусства, сколько престижность и денежность. И ради этого говорят об этом все и всяко, чтобы поднять планку и погреть на этом руки. И заговорили об этом не потому, что узрели, наконец, суть, а потому что стало выгодно. Даже говорить! Но когда художник работает, он совсем не думает о том, как понравиться. Он делится с миром своим эмоциональным опытом. А зритель… это уж его забота – принять или понять, а, может быть, отвергнуть… Однако находятся паразиты, которые на искусстве делают политику и бизнес; им не нужен эмоциональный опыт, им нужны власть и деньги, и поэтому они искусственно превращают художника и его творчество или в идола, или в раба… Сделать деньги можно и на том, и на другом. А этот художник не подчинился законам этих паразитов. Он не стал их рабом. Он остался самим собой до конца. И этим был счастлив, хотя жил в нищете и убожестве.