Ферестан Д'Лекруа - Голоса Расальха. Книга первая - На полпути к себе

Вот ещё и ещё одно тело наползает на дымчатый остов послушной души, как жидкий металл, вливаемый в пресс-форму. А господин ветер не понимает, что же ему сделать со странной игрушкой. Наказать ли её? Помиловать? Господин ветер, в своём прозрачном, чуть розоватом мундире, с солнечными погонами генерала и закрытым, как у пирата, тёмной повязкой с рисунком-каплей глазом, всё шепчет и шепчет старику-фигурке одно-единственное слово: «Ищи».

– Кого искать? – Мартин просыпается от собственного голоса. Лишь на секунду перед глазами мелькает убегающий господин ветер, уже выбежав за дверь, так странно и пугающе чётко посмотревший в глаза Мартина, словно сказавший:

– Я тебя увидел. Ты – меня. Не проговорись.

Интересно – а услышал ли? И что было в моих глазах?

А дверь снова закрыта. Мир-квартира – вакуумное пособие по одиночеству. Клетка для зверя? Для меня?

– Мяу?! Мау! Ма-ма!

И тёплые руки – Мартин знает и понимает – они теплы только для него, а так ледяная хватка – разглаживают взъерошенные волосы на голове сына, там, где минуту назад была вставшая дыбом шерстка. Мягкий голос щекочет правое ухо. Или это прядки материнских волос? Или колкие звёзды-украшения в её прядях? Но вот голос матушки-Тьмы слышится всё отчетливей. Мама поёт. Колыбельную? Мне?

– Мяу! Мау! Ма-ма!

Снова хочется спать – погрузиться в тёплое забытье. Ведь теперь оно создано не господином ветром и не сэром Сном, но напето матушкой-Тьмой:

Просыпаться после колыбельной не хотелось. Мартин во сне чувствовал собственный страх – а что если колыбельная была последней, потому что первой? И страх проникал глубже в сон, обращая его в ночной кошмар, грозящий приходить со временем каждый вечер, как по часам.

Матушка-Тьма стояла у окна, сегодня оно, по её желанию, выходило на берег моря. Там шёл дождь – это когда вода летает. А море – море, это сотни и сотни капель, взявшихся за руки и играющих в «волну», поднимая руки и тем, обрушивая на берег настоящие волны. На берегу были раскиданы то тут, то там песочные дворцы и замки, увы, обречённые на снос скорым приливом и волнистыми струями-плетями дождя. Любителей строить из песка (и, судя по изяществу песчано-ракушечного зодчества, – профессионалов) видно не было, они, верно, не думая об участи своих дворцов, сейчас проводили время рядом с любящими их матерями и отцами. А может, ещё братьями и сестрами.

У Смерти тоже были маленькие «сёстры», а ещё много подруг, но всё больше слуг. Был отец, вспоминать о котором было слишком больно, даже с учётом отсутствия сердечной мышцы как вместилища боли дочери за своего родителя. И не было у неё матери. А теперь… теперь она сама стала матушкой-Тьмой и её дитя спало за её спиной. У Мартина была она – мать, но вот отца…

Что может дать вечно отсутствующая мать своему дитяти, кроме, кажется, первой колыбельной и редких поцелуев в уже спящие закрытые глаза. Мартин – мальчик, а мальчишке нужна твёрдая мужская рука, учащая держать удар судьбы и жизни. Если не отец, то старший брат. Так думала она, привыкшая уводить отцов от детей, дедов от внуков или даже лишать близнецов возможности видеть самих себя не только в зеркале. Детство для Смерти – закрытый ящик, к которому или рано ещё подходить или уже можно вешать ту самую табличку: «Продаются ботиночки. Детские. Неношеные».

Детство – потерянная Античность, эховый, аховый лес. Только те места, где Смерть находила оставленных взрослыми детей, с ужасом в глазах оглядывая их и окружение – как только попали сюда? Нет бы – сидели на даче, там, где антоновка и кусты крыжовника, или в палатке мамы и папы археологов, перебирая древние черепки кувшинов и монеты, а не летали с кривого утёса на жёлтые клыки-скалы в бухте Херсонеса на Чёрном море. Не стоил крик «Дельфины!», «Где?», «Вон там» такой встречи.

– Будет тебе отец или старший брат, мой котёнок, – отвечает леди и выходит, нет, не в окно, но через распахнутую дверь, за которой над полоской берега встаёт семиметровый вал солёной воды. А переполненные укрывшимися от дождя людьми кафешки в нескольких десятках метров от морской линии, слишком слабо защищены от обезумевшей стихии песчаными стенами и башенками в высоту детской ладошки.