Елена Дымченко - Житие борзого. Повести и рассказы

Эти же маленькие ручки приносили ему еду, это было не совсем то, к чему он привык, но по мере того как он выздоравливал, ел все, особенно не разбирая и не капризничая.

Теперь он уже почти ждал прихода этого маленького человечка, который стал единственной ниточкой, которая связывала его с внешним миром.

Все чаще и чаще спасительное забытье покидало его и тревожная, непонятная реальность безжалостно врывалась в его крепнувшее сознание.

Он не понимал куда делся Сокрушай и почему его добрый хозяин не придет и не приласкает его. Всегда они были рядом с ним и так было всегда, сколько он себя помнил. С ними было связано все – день и ночь, сон и явь, радость и боль Они были неотделимы от его жизни и занимали в ней все свободное пространство, не оставляя места для тоски и одиночества. И вот их нет рядом и эта пустота заполнялась черным, горьким, густым как патока одиночеством. Он еще не мог до конца поверить в то, что остался совсем один, он ждал. Малейший шорох не ускользал от его внимания, его нервы были напряжены до предела и сердце отзывалось радостным, беспорядочным стуком каждый раз, когда его чуткое ухо улавливало приближающиеся к закрытой двери сарая шаги. Но каждый раз разочарование снова и снова сдавливало в жесткий кулак его сердце.

Сквозь щели старого, дырявого сарая, который теперь стал его домом, он видел как день сменялся ночью, иногда сквозь длинные щели на него капал дождь, а позже и снег. Он подходил к дверям, всегда закрытым снаружи, ложился и ждал, ждал, когда придет его настоящий хозяин и вернет ему прошлую жизнь. Время шло, но хозяин не приходил. То чувство одиночества, вкравшееся как будто ненадолго в его душу, теперь прочно поселилось в нем и заполнило собой весь мир, отравляя все вокруг. Для Коротая все было пропитано этим ядом. Он видел сквозь призму одиночества, пища приобрела горьковатый вкус одиночества. Ему постоянно снился один и тот же сон, в котором он пытался выбраться из огромной, все засасывающей в себя черной воронки, но сил не хватало и она алчно чавкая, все-таки засасывала его в свое клокочущее, яростное нутро – и это было одиночество. Просыпаясь, он нервно вскакивал и начинал отчаянно, исступленно, до полного истощения своих и так слабых сил кружить по сараю, отчаянно ища выхода своему страху и ужасу, но выхода не было. Его охватывало болезненное, страстное желание оказаться рядом с тем, кто мог спасти его от этого поселившегося в нем страха и безысходности.

От постоянного ожидания он стал нервным, в нем, незаметно подкравшись, с каждым днем все больше и больше росла горькая обида на хозяина. Сначала она только изредка заглядывала в его душу, как бы присматриваясь и приноравливаясь, но с каждым днем все чаще и чаще наведываясь, она однажды вцепилась, наконец, железными когтями в его истерзанное ожиданием сердце и вырваться из ее когтистых лап обессилившей душе Коротая уже не удавалось. А та, почувствовав, что жертве уже не вырваться, безжалостно терзала и рвала его истекающее кровью сердце. Пытаясь освободиться от этой пытки, Коротай неистово метался по сараю, доводя себя до полного изнеможения, и только тогда, полностью обессилив, он мог уснуть и на несколько часов освободиться от этой пытки.

Однажды дверь сарая, взвизгнув ржавыми петлями, рывком распахнулась и в проеме ее появился огромный, бородатый мужик. От него шел неприятный запах. Коротай не любил людей с таким запахом, этот запах нес в себе опасность.

Мужик стоял, покачиваясь и пьяно ухмыляясь, и неотрывно смотрел на пса. Взгляд его налитых кровью глаз был полон слепой ненависти. Сразу, кожей почувствовав угрозу, Коротай резко подобрался, шерсть на загривке встала дыбом, губы нервно поддергиваясь обнажили крепкие, чуть желтоватые зубы. Он глухо, утробно зарычал.

– Ах ты, ублюдок, еще не сдох? Живучий гад. – услышал он тот самый грубый голос, который давно уже его тревожил. Мужик говорил с трудом, запинаясь на каждом слове. Казалось, он захлебывался собственной слепой злобой.

– Значит, Анька, выходила тебя, стерва. Ну и стерва!

Мужик вдруг пошатнулся и чуть не упал, потеряв равновесие, но с трудом справившись со своим огромным, непослушным телом, он выпрямился и, прислонившись к косяку, грязно выругался.

– Папа! Папочка, не бей его, пожалуйста!!! – дрожащий голосок был на грани срыва, он звенел, в нем было столько боли и отчаянья, что Коротай зарычал громче.

Светловолосая девочка лет двенадцати, слишком маленькая и тщедушная для своего возраста, вбежала в сарай и резко остановилась, не решаясь близко приблизиться к отцу. Ее глаза были полны слез, губы дрожали, худенькие руки тряслись – она очень боялась своего отца, особенно в те дни, когда он был пьян.