Алексей Поликовский - Флоренция. Роман-путеводитель

На следующее утро у Бражникова болел лоб над левой бровью и было смутно, тяжко, тягуче, муторно на душе. Это было то самое хорошо знакомое ему состояние, когда он чувствовал, что что-то глубоко и основательно не в порядке в его жизни, но никогда не мог сосредоточиться и сказать, что именно. Жил да сплыл, был рядом, да не зашел, бросал точно, да не попал. Это было про него. Главное всегда ускользало. Беспричинная тревога в такие моменты доводила его сосуды до сжатия, а горло до спазматического кашля, так что, бывало, он даже бежал к раковине и корчился над ней. Но он все равно улыбнулся вошедшей в комнату с подносом в руках Альбене – куда денешься в Европе от вездесущих вежливых улыбок, – перебросился парой слов с добродушным Вальтером и вышел на улицу, почему-то будучи твердо уверен, что сегодня опять встретит ее.

Так и случилось. Какая-то высшая сила сводила их на улицах Флоренции, брала за шиворот и сталкивала друг с другом, словно заставляя познакомиться. И ждать долго не пришлось. В четверть первого он увидел ту женщину на via dei Corso. Она медленно шла ему навстречу, припадая на левую ногу, отрешенная и одинокая так, как может быть одинок забытый на земле пришелец. На плече ее висела большая оранжевая сумка, сияющая на ярком солнце, блестящая, глянцевая. Еще три шага, и они встали лицом к лицу. Он не уступил ей дорогу. Она была маленькая, ему по плечо, с распущенными и вьющимися волосами, всю роскошную прелесть которых он ощутил, глядя на них с высоты своего роста и чувствуя их теплый, нежный, бесконечно знакомый запах. Этот запах напоминал ему о том счастье, что он когда-то знал, но забыл, о том месте, где он когда-то был, но потерял его в пространстве и в памяти. Итальянки так ходят, с распущенными волосами, но она не была итальянкой, он знал точно.

– Здравствуйте, – сказал Бражников неуверенно, после паузы, в которую он мучительно выбирал между русским, английским, немецким и итальянским. Всего одно слово, но далось оно ему нелегко. Усилием воли он вытолкнул это простое слово из себя, протащил его через горло и проартикулировал губами, старательный, как немой, который учится говорить. Он много лет не заговаривал с незнакомыми людьми на улицах. Жил один. Женщины, а вернее возможность сближения с ними, пугали его. Выход в мир из самого себя внушал ему страх. Он предполагал, что она может, едва пожав плечами – сумасшедший что ли какой-то – и не меняясь в лице, просто обойти его, как обходят столб или попрошайку, не обращая внимания, не замечая, не зная, не запоминая.

– Здравствуйте, – сказала она и доверчиво посмотрела ему в лицо снизу вверх. Ему даже показалось, что в ее глазах смех. Веселье в них точно было, когда она смотрела на его напряженное, взволнованное лицо в тени козырька, под которым мрачно сиял фингал. – Что с вами случилось? Где вы так разбили себе голову, о господи?

Да, в ее серых глазах был смех. И оранжевые точки-искорки там были. Люди улыбались и обходили их. Стоять посреди многолюдного тротуара было неудобно. – Может, выпьем кофе?, – предложил Бражников и внутренне съежился от пошлости собственных слов. На лице его витала растерянная улыбка, пальцы левой руки сжимались и разжимались, шишка на лбу наливалась, как спелая слива, нервное возбуждение нарастало до судороги в ладонях. Все это происходило оттого, что он видел себя со стороны и понимал, как нелеп. Он знакомился с ней на улице, словно турист, ищущий приключений особого рода, и предлагал выпить кофе, как жиголо, изъясняющийся стандартными набором всегда и для всего подходящих банальных фраз. От стыда уши его засветились пунцово.

– Да, давайте, – спокойно согласилась она и снова с интересом посмотрела на его лоб. Казалось, его замечательный фингал интересует ее больше, чем он сам, со всеми его сложностями, мытарствами, двенадцатью ступенями неба и прочими проблемами, так явно написанными на растерянном лице. – Давно это с вами случилось?

– Вчера вечером, – он шагнул в дверь кафе на перекрестке напротив палаццо Пацци. Тяжелые черные решетки на высоких окнах, когда-то нарисованных на плане Брунелески, уродовали здание. Решетки – это уже была современность. С флагштоков на фасаде свисали три флага. – Что вы будете?

– Капучино.

Маленькое кафе располагалось в угловом доме, то есть выходило витринами сразу на две улицы. Здесь было как-то особенно, по итальянски, людно и шумно, звучали голоса и смех, в конце тесного зала дети ели мороженое, их опекали большие женщины в длинных юбках и шляпах с опущенными полями. Бражников подошел к стойке, попросил капучино для нее и чай для себя. Кофе он пил утром в номере, наливая его в чашку из никелированной кастрюльки, днем пил только чай. Он знал про себя, что вторая чашка кофе приводит его в возбуждение, а если он в порыве храбрости или в приступе безумия выпивал третью, то лишался сна на всю ночь. Чай же успокаивает.