Эльшан Таривердиев - Запоздалые почести. Повесть

Вернувшись за стол, Виктор Степанович, сокрушаясь в очередной раз, вздохнул.

– Она так и не простила его, сколько лет прошло, а она всё с обидой ходит, ни слова об Арифе не произнесла. А ведь именно твой покойный дед, как рассказывал мне Ариф, уговорил его остаться служить в зенитной батарее. Я уже говорил, что Ариф прислушивался к Имрану. Кто мог знать, что Арифа отправят служить на крышу собственного дома. Кто мог предположить, что в военкомате кто-то пропустит тот факт, что Ариф на Кубинке был только прописан и давно уже не проживал. Думаю, и Имран тогда посчитал – это удача, ведь его семья будет под присмотром друга.

– Разве вас всех не вместе призвали? – воспользовавшись паузой, с волнением спросил Аслан.

– Вот в этом-то вся загвоздка, что меня призвали осенью сорок первого, а ребят – в начале сорок второго. Помню, как они меня провожали, Ариф обнял меня и заплакал. Имран тогда ещё на него накричал, сказал, что он слабак и ревёт, как девчонка. Эх, Имран, Имран, напрасно он тогда так обидел его. И посему, сынок, я не мог быть свидетелем того разговора. Думаю, если тогда я был бы рядом с ребятами, твоя бабушка думала об Арифе иначе.

В комнату вошла группа мужчин – сотрудники Ахмеда по работе. Мулла оживился и бодро затянул соответствующую суру из Корана.

Как только мулла завершил прочтение Священного Писания, Аслан, воспользовавшись моментом, незаметно вышел из комнаты.

***

В этом доме нужно было подняться на один лестничный пролёт выше, чтобы оказаться на открытой крыше.

Аслан открыл дверь и вышел на свежий воздух.

На крыше было как всегда: огромное небо, шум большого города и запах моря, до которого рукой подать. Но что-то на крыше уже было не так, что-то изменилось. Год назад Аслан уехал в Москву, обнадёженный тем, что Ариф всё так же будет сидеть на крыше и ждать его возвращения. Пустота подло обжила это место.

Крыша дома состояла из недостроенного пятого этажа. Возведенные, готовые для следующего этажа овальные колонны из бетона, скрепленные между собой арками и заполненные балюстрадами, представляли некое строение, напоминающее солярий.

Дом в центре Баку был построен в виде развернутой книги, обращенной покатым углом в сторону моря. Любой, кто имел возможность стоять на крыше этого дома, без сомнения, ощущал себя словно на корме корабля, рассекающего морские волны.

Аслан не решился сесть в кресло-качалку деда, но сел на корточки напротив бесхозно оставленного предмета. Дотронувшись до кресла, Аслан грустно наблюдал за тем, как раскачивается любимая вещь его близкого человека.

– Заберу кресло себе, – решил про себя Аслан. – Никто его не хватится. Что-то же должно мне достаться от Арифа.

Осознание, что этого человека больше нет, больно удерживали судорожный ком в горле парня. Аслан прикрыл глаза рукой, он был на крыше один и мог бы расслабиться, но присутствие в его сознании мужественного образа неродного деда запретило Аслану проявить слабость. Покойный этого не одобрил бы.

– Впредь и кресло мое, и место тоже – еле слышно прошептал молодой человек и сел в кресло. – Слышишь дед, теперь я буду сидеть на страже твоих тайн.

Неожиданно Аслан вспомнил об одной из таких тайн – о нарисованном кем-то много лет назад на одной из каменных колонн крыши рисунке. Про автора маленького самолётика Ариф никогда и никому не рассказывал. Но обещал именно Аслану, что когда-нибудь объявит имя автора.

Подойдя к колонне, Аслан с удивлением заметил, что к рисунку были приписаны несколько слов. Грусть слетела с лица парня, улыбка приятно преобразила лицо молодого человека. Парень, радостный, вернулся обратно к креслу. После тяжелого дня, медленно погрузив свое уставшее тело в кресло-качалку, Аслан сквозь ровный строй балюстрад упокоил взгляд на синем море – зрелище, влекущем сознание к покою и незабываемым воспоминаниям.

Мужчины не решались обнять своих жён, позволить себе лишний поцелуй. Им было неловко, соседи всего двора вышли проводить их на войну. Мужчин было двое, два друга, два соседа. Эти семьи были настолько дружны, что всем было любопытно посмотреть, как расстаются хорошие люди.

– Родная, почему ты не плачешь? – спросил Имран, удерживая жену за обе руки. – Люди подумают, что ты не любишь и не беспокоишься за меня.

– А мне неважно, что подумают люди, – с трудом сдерживая слёзы, ответила Сурая. – Я потом буду плакать, когда дети уснут. Обними меня, Имран, – прошептала Сурая дрожащим голосом. – Крепко обними, как ты умеешь это делать, не стесняйся, людям всё равно, они разойдутся и забудут, а я останусь одна.