Роман Воликов: Драматицко позорище

– Вот в чём вопрос, если вопрос вообще имеет право на существование.

Глумницы замерли в незавершённом танцевальном движении.

– Это верно, – так же громко ответил Васёк. – Каждый дрочит как он хочет!

– Безобразие! – завопила дамочка в сари. – Что вы себе позволяете, хам!? Здесь собрались интеллигентные люди.

Толстая баба поднялась на ноги.

– Я вот что вам скажу, курвы. У меня корова не доена, некогда мне тут с вами лясы точить.

Она плюнула в сторону Артура и пошла на выход.

– Хотя, – Артур невозмутимо сел на табурет. – Я смотрю на этот дом, который сгорает и восстаёт из пепла и вижу лишь, как одна неожиданность сменяет другую неожиданность. Был один нелепый факт, потом другой, разве возможно сделать обобщения из сумбура?

– Позвольте, позвольте, – раздался голос откуда-то сбоку. – Вот у меня, например, характерная фамилия Штульберг. И, что же, прикажете всю жизнь мацу жрать?

– Нас посетил сумбурный мужчина, – захихикала глумница Алла.

На площадку вступил высокий брюнет в элегантном костюме-тройке.

– А меня зовут Аглая, – сказала та, что встретила меня у дверей. – Вам нравится хокку?

– Мне нравятся ку-ку, – сердито ответил Штульберг. – Я хочу разобраться по части обобщений.

– Видите ли, дорогой друг! – Артур уселся на табурете, скрестив по-турецки ноги. – У Чарльза Дарвина и Френсиса Гальтона был общий дедушка.

– В смысле, обезьяна? – уточнил Штульберг.

– В смысле, она, – подтвердила Алла и показала кнут. – Не змея.

– Это было давно и неправда, – сообщил Штульберг. – Я происхожу из приличной семьи. Девятьсот лет назад мои родственники, по настоятельному требованию мздоимщиков, взяли себе фамилию. В этом просматривалась насущная необходимость, поскольку Абрамов и Сар в Померании было как говна осеннюю порою. Упаси боже, речь не шла о том, чтобы выделиться на фоне соотечественников. Просто Штульберги хотели платить только то количество налогов, которое предназначалось Штульбергам, без всякого перемешивания с Михельсонами и уж тем паче со Свердловыми.

– Это достоверный факт, – согласился Артур. – Я проверял по церковной книге.

– Мы – выкресты, – сказал Штульберг. – Но искренние. Я продолжу. Мои предки взяли самую незатейливую фамилию из тех, что были к распределению. В честь названия холма напротив дома. Стул-гора, гора-стул. Ничего особенного. Почему же через сто лет нас стали полагать высокомерными, чванливыми барыгами, которые восседают над всей округой?

– Это нелепо, – сказала Аглая. – Я сразу поняла, что вам не нравится хокку. Вы – противный.

– Зато богатенький, богатенький, богатенький, – пропела Алла. – Позолоти ручку, пан Буратин.

– Двести лет назад наша семья переехала в Россию, – продолжил Штульберг. – Всё то же самое, нас сочли высокомерными ростовщиками. Сто лет назад большинство Штульбергов превратились в коммунистов и очень быстро в финансистов. Лично я, чтобы вырваться из замкнутого круга, учился во ВГИКе, я мечтал переплюнуть Тарковского и Сокурова. И что же? Я успешный продюсер, который лепит телевизионное «мыло». Вы полагаете, что из изложенных нелепых фактов нельзя сделать обобщение?

– Вы не пробовали сменить фамилию? – участливо поинтересовался Артур.

– Я её сменил, – сказал Штульберг. – Вот паспорт – Негривода Кузьма Степанович. Смотрите.

Аглая взяла паспорт и прочла: – Штульберг Аполлон Меирович.

– Вот так постоянно, – сказал Штульберг. – Когда я смотрю в паспорт, написано – Негривода. Когда кто-нибудь другой, нате вам, с кисточкой, Аполлон Штульберг.

– Вы, случайно, не гей? – спросила Алла.

– Я – кобель! – гордо возвестил Штульберг.

– А если и гей, я потерплю, – вздохнула Алла. – Я так устала от этой нищеты, неопределённости, пустоты.

– Не, не, не! – крикнул Васёк. – Театра хочу, а не блядства.

– Да угомонись ты! – я с силой треснул его по плечу. – Придурок недоделанный!

Всё творившееся у меня на глазах лучше всего было охарактеризовать коротким непристойным словцом: «Это пиздец!» Я нисколько не сомневался, что оказался жертвой наркотического дурмана, только не понимал, как им это удалось. Ноги мои сделались как ватные, подняться и уйти не было ни сил, ни, как ни парадоксально прозвучит, желания.

– Любезны друзи! – несравненная Гюльчетай села к Артуру на колени и подбросила сигару в небо. Сигара обратно не вернулась. – Я вряд ли смогу вас удивить, но что есть имя как не знак. А всякий знак выражает вещь. Вещь есть скрытое свойство знака. Произнести имя значит осудить и низвернуть его воздействию силы. Да, имена или благодетельны или зловредны. Всё зависит от букв, их составляющих, и чисел, соответствующим этим буквам. Но что тогда карма – неизбежное страдание или предупреждение?