Юрий Меркеев - Кессонники и Шаман. Для любителей магического реализма

Вероника была везде. Она была перед глазами и внутри его сердца, он не мог сделать шаг, чтобы не заметить скользнувший лучик ее золотистых волос. Чтобы не насладиться ее игривой озорной улыбкой, которая меняла пространство: делала его пяти или десятимерным, и в этом пространстве оживало все мертвое, даже созданное человеческими руками наполнялось животворящей энергией и воскресало. И Суббота понял, что он влюбился в девушку, которую видел всего три раза. Влюбился в олицетворение женского начала, как в апрель или март, в весну или солнце, в блудницу Раав или праведную Руфию. Он был свободен и не свободен одновременно, но если ему было суждено породить сильную и ясную мысль для побега, то Вероника была, скорее окрыляющей музой, нежели приятным бременем. Есть бремя и крест, который ведет и напутствует, но не тянет вниз своими скорбями. Есть счастье в чистом виде, без примеси пепла и сокрушения. Это счастье любви.

Суббота очнулся от того, что его кто-то тряс за плечо. Была ночь. Луна проникала сквозь зарешеченное пространство палаты, соединяясь с фиолетовым ночным освещением больницы. В этом полумраке голубизной сверкали выпученные глаза маленького черного человека, который улыбался щербатым и ржавым ртом и протягивал Алексею пригоршню чая. Это был не просто жест доброй воли. Это был знак уважения. Алюминиевая кружка на тумбочке была предусмотрительно наполнена водой из-под крана в туалете и уже не пахла нектаром любви.

– Закинь на кишку, братишка, легче будет, – добродушно проговорил Кубинец, высыпая чаинки на листок бумаги. – Потом тему важную перетрем.

Суббота потянулся, зевнул, прислушался к спящему отделению: кто-то обильно стонал, кто-то кряхтел во сне, кто-то ругался с призраками, которых здесь было так много, что больные путали призраков с пациентами, а призраки не узнавали своих и набрасывались на пациентов; кто-то грубо храпел, вероятно, под воздействием «кессонных таблеток».

Слышался подозрительный шепоток, раздававшийся со стороны ночного поста санитара. Опять «бородатая женщина» Василий вел разговорчики с кем-то из больных, готовых уединиться с санитаром в душевой кабинета санобработки и получить за это порцию веселящих таблеток или пачку сигарет.

Алексей свернул кулек из бумаги, высыпал чаинки в рот и запил их водой. Чай на отделении заваривать запрещалось, потому что розетки с током были предметом повышенной опасности; розетки были вынесены из первого буйного за двойные двери в коридор или кабинет ординаторский, медсестринский, вещевой.

– Василиса занят. Можно потрепаться, – продолжал Кубинец, сидя на корточках. – Лучше не здесь. Тут могут услышать. Пойдем в туалет.

Суббота нащупал босыми ногами в полутьме тапочки-блины и пошел вслед за Кубинцем. Туалет располагался в конце коридора, никогда не закрывался и имел откидное окно для проверки со стороны. В откидном оконце в любой момент без предупреждений могли возникнуть любопытные глаза врачей, медсестер, санитаров. И не важно, что в этот момент пациент делает: на унитазе сидит или тянет коньком-леской через форточку криминальную посылку с воли. Ночью обычно там никого не было. Время сна.

Кроме трех впаянных в пол металлических унитазов был еще кран с водой и ржавый умывальник. Когда с неисправного крана падала капля на жестяной поддон рукомойника, раздавался гулкий металлический звон, раскатывающийся по отделению и действующий на нервы. Пациенты просили Сан Саныча организовать починку крана, но тот лишь отмахивался. А Елена Сергеевна, старшая медсестра, заявляла, что на профилактику водопровода у больницы нет денег. Иногда от «разрывной капли» кому-то из больных выносило мозги, и он начинал орать, как резанный. Для кого-то эта капля, падающая с периодичностью в одну минуту, становилась суровой казнью, приговором, наказанием. Однако это никого не волновало из медработников. Средневековая инквизиция. Глухота к чужой боли.

Кубинец извлек из штанины окурок и спичку без коробка, натянул ткань на вельветовой курточке, резко стеганул по материи серной головкой спички, она зажглась, и окурок смачно захрустел после первой затяжки хозяина. Кубинец довольно оскалился и с уважением протянул окурок Субботе. До больницы Алексей не курил. Здесь приучил себя к маленьким вредоносным радостям, которые на фоне замкнутого пространства несвободы и грубой химии казались островками свободы. Первая же затяжка ударила в голову, и Суббота опьянел. В клубах табачного дыма появился Шаман.