Мария Сухарева - Иные истории. Предметы и люди

Потом вроде все утихает на пару недель, и опять по кругу. Главное, он ей потом еще и выговаривает, это, мол, все твоя красная помада. Нашли крайнюю! Боже, почему меня не купила какая-нибудь киностудия, я бы в исторических фильмах играла, разведчиц всяких. А что? Я б смогла! У меня потенциал знаете какой? Я и блестеть могу, и матовости добавить, а как на мне капли воды шикарно смотрятся!

Помада замечталась и вдруг услышала, как открывается косметичка:

«Да, милый, лечу, через пять минут спускаюсь!» – донеслось до нее.

«Ну, вот, опять…» – только и успела подумать помада, как изящные пальчики схватились за колпачок.

А меня с фабрики сразу сюда и определили. В пятьдесят восьмом году. Не думала, конечно, что стану подъездной, но, в принципе, не такой уж плохой вариант. Во-первых, на свежем воздухе, во-вторых, дядя Степа меня от снега и дождя защищает. Это козырек наш, вон как вытаращился, мне с лихвой хватает. В-третьих, я ж в самом центре событий, мимо меня муха не пролетит. Это важно. У меня ж порода, гены. Понимаете, я из дуба, не то что эти ширпотребные из других подъездов. Меня вообще какому-то генералу на дачу собирали, да Ванька, кладовщик новенький, что-то там напутал и забузовал меня сюда, ну а когда спохватились, я уже тут висела. Вот, значит, без малого уже шестьдесят лет.

Насмотрелась я разного. Дом тоже новехонький был, мы с ним вместе вахту-то и принимали. Помню, как растопырили меня на целый день и давай туда-сюда по этажам бегать: шкафы, диваны, стулья, коробки всякие, даже пианино! У меня аж петли затекли и ручка об стену неудобно терлась. Ну, это ничего, я ж понимаю. Зато потом, когда улеглась кутерьма, гости пошли. Новоселье отмечали. Чуть погодя колясочки начали провозить, велосипеды, самокаты. Бывало, что и в последний путь провожала. Всякое было.

А однажды случилась история со мной! У Ленки из пятой квартиры хахаль был, студент, щуплый такой, вечно в шарфах каких-то дурацких ходил и все терся около меня. Сдалась я ему! Подойдет, бывало, и трогает, гладит, высматривает что-то. Неудобно, ей-богу. А в один прекрасный день пришел с красками, ящиком, стремянкой. Ну, все, думаю, отвисела ты свое, мать, сейчас он тебя того, на свалку истории отнесет. Понятно теперь, чего таращился. Зажмурилась я от страха, не шелохнусь, а потом чувствую, вроде шкурит меня, приятно так, щекотно, краской запахло, потом пилить что-то начал. Открыла я глаза, батюшки! Ну красота! Фиолетовая я теперь, да с окошком и цветами, и ручка новая. Оказалось, это он дипломную работу в институте сдавал, дизайнер он. С Ленкой они, кстати, расстались в итоге. Приземленная она девка, а он, говорят, в Америку уехал. Меня же местной достопримечательностью признали, теперь детям показывают. Вишу вот, несу культуру в массы.

Я живу на этом утесе очень давно, настолько давно, что имя человека, выковавшего и установившего меня, уже стерлось с могильных плит заброшенного кладбища. Я – клетка, я защищаю добро от зла. Во мне заканчивают свои дни божьи отступники. В исступлении сжимают они мои плети усталыми руками и, подняв белесые глаза, смотрят на небо. Я много раз задавала себе вопрос: «Почему? Почему они хотят узреть там того, кого предали?»

Друзей у меня немного: скала, удерживающая мою башню, почерневшее от удара молнии дерево, грифон, прилетающий в поисках пищи, да заплутавшие чайки, изредка оживляющие мою обитель пронзительными криками. Когда море штормит, буйные языки волн поднимаются на утес, будто желая взять его приступом. Иногда я чувствую влажные капли на своих прутьях – это моменты особенной радости.

Сейчас заключенных всего трое. Всего три пары обреченных глаз смотрят сквозь меня. Врачеватель Илай, он делал травяные снадобья и лечил смертельно больных людей, но церковь сочла его колдуном. Танцовщица Ида, убившая обидчика своей матери. И преподобный Эжен, укрывавший у себя в келье и тайком учивший грамоте крестьянских детей. У этих людей нет ничего. Их слезы и молитвы слышу только я.

Перед казнью к узникам приходит священник и судья. Первый отпускает грехи, второй исполняет последнее желание. Они приезжают на дорогих каретах в окружении свиты. С каждым разом им все труднее подняться на башню – мучает одышка. Однажды я слышала, как они обсуждали, что выносить подкупленные обвинительные приговоры становится все труднее и поэтому нужно поднять плату.

Увы, я никому не могу рассказать об этом, ведь я всего лишь клетка. Я защищаю добро от зла, вот только с какой стороны это добро?