Михаил Вожакин - Азартные игры. Записки офицера Генштаба

– Вы подходите безупречно. Вы – не тот, за кого себя выдаете. Говоришь одно, делаешь другое, думаешь третье – артистическая натура… Есть, правда, небольшой изъян, легко устранимый – нужно срочно жениться.

– На ком?

– Панорама твоих девиц налицо. Из восьми я бы выбрал Ларису.

– Но она замужем!

– Месяц назад развелась.

– Вы следили?

– Не совсем. Просто навели справки у конкуренток. Завистниц хватает.

За серым костюмом потянулись мундиры. Встречаясь, кадровики здоровались по-приятельски: «А-а, Григорий, привет!» – «Привет!» С Виссарионом Викторовичем – особо почтительно: он был начальником отдела Управления кадров Генштаба. «Артанов», – шепталось вслед. Все: фигура, многозначительность, слегка ироничный тон, даже ботинки, шитые на заказ из лучшей «генеральской кожи», – подчеркивало франтоватость.

– Стареющий фат! – язвительно заметил Радецкий.

– Стас, не перегибай: «франт» как-то больше подходит. К тому же – фигура, ботинки…

Приезжал на «Волге», останавливавшейся у парадного входа. Его всегда поджидали. Служил прежде в одном из придворных полков, был дружен с комендантом Кремля. Когда в «Большом» давали приличный балет или залетала попеть новая дива, они сидели рядом: комендант с женой, Виссарион – один, в модном костюме, подчеркивающем его стройность. За кулисами подавал лишний бокал приглянувшейся танцовщице, а потом вез ее к себе на квартиру, прибранную идеально. Что касается мебели – натерто полиролью до блеска. Каждая вещица – на месте: пепельница в уголку, рядом инкрустированная янтарем зажигалка, а в вазе – непременно красные розы, три цветка, которые дарил на прощанье. Холостяцкие привычки шлифовались годами. На совещании сидел всегда подле Котова, начальника управления. Успевал подхватить на лету скатившуюся с генеральского стола авторучку, что-то другое. Подавал без угодливости, но с поклоном. Ему вверяли самые деликатные поручения. Две фамилии кандидатов были уже на листке: один – сын командующего Прикарпатского округа, другой приходился родственником какой-то мидовской шишке. Для Центрального командного пункта Генштаба его просили подобрать офицера на собственное усмотрение.

– Майор, связи у грушников есть? – спросил он меня. – Или хотя бы просто знакомые?

Услышав, что нет ни того ни другого, иронично заметил:

– Тогда, Полетаев, давай без утопий. С твоей неевропейской мордашкой закончишь службу в наушниках на китайской границе; в лучшем случае – помощником военного атташе. Будешь встречать генеральских купчих и таскать их экскурсоводом по рынкам и магазинам. Они за коврами – и ты туда же. Лифчики тоже будешь им выбирать!

Такая картина не впечатляла. Но как отказаться?

– Скажи Серенькому, что жениться пока не намерен, – он тут же потеряет к тебе интерес! Остальное объясню завтра. Жду в восемь в «Праге».

Автобиографию переписывал одиннадцать раз. Когда с анкетами было покончено, под ногами валялась груда смятых листов. Без четверти восемь уже входил в ресторан. Полковник сидел в холле, разговаривал с бородатым мужчиной. Перед входом в бар его снова остановил какой-то знакомый; они закурили.

– Да ты иди, Полетаев, иди: занимай столик! – сказал он, видя мое нетерпение.

Зал был полон. Пришлось объясняться с метрдотелем. Убедительнее оказалось: «Я – с Артановым!». Появившийся официант тут же снял табличку со стола:

– Что прикажете? С чего начнете?..

Вошел Виссарион, ведя под руку молодого человека, невзрачного, но в прекрасной тройке, которого представил: «Семен», назвав то ли в шутку, то ли всерьез «русским Карденом». Эти знаки внимания были, видно, авансом за брюки, шитые в долг, за костюмы, которые тот давал ему напрокат, зная, что там, где появляется временами полковник, ни покрой, ни оттенки подобранной всякий раз редкой ткани не останутся незамеченными. Все имена модельеров, все виды европейских мод были ему известны. Благодаря связям с театрами знал многих актрис. Подлаживаясь под их вкусы, мечтал сколотить состояние, намереваясь пустить в дело, как только пробьет час, взойдет его звезда, когда всякий будет жаждать увидеть на плечах любовницы его роскошное декольте, его стыдливые пеньюары, скрывающие извращенность столь же редкостную, как кружева, которым он придавал столько значения. Первые успехи заставляли говорить о нем в некоторых домах, в том числе – у Павловских. Он тянулся к ним, как к чему-то необыкновенному. Они же и бесили его, ибо он пока не был вхож ни к ним, ни в один из салонов при модных журналах, и, чувствуя потребность излить недовольство, душу, язвительно рассказывал о неблаговидных проделках знати, знакомил с археологией сплетен.