Александр Кормашов: Дочь русалки. повести и рассказы

Он посмотрел за реку, на дорогу, что уходила налево сразу от брода и скоро терялась в останках густо заросших ольшаником и крапивой изб. Прямо от них, на холм, поднималась прошлогодняя вырубка – будто неровно и наспех стриженый под машинку рукою пьяного старшины залохматившийся солдатский затылок, и где недоруб, островок обойденных пилой тонкомерных елок, торчал посредине как пук волос.

– Природа, – повторил Максим, – Природа явления, как вы понимаете, здесь другая. Судя по вам и вашим рассказам, это связано как-то со временем. И стоило бы подумать, как… Я бы рассуждал бы примерно в таком ключе: если будет доказано…

– Ёчи-мачи, чего тут доказывать? Уходить надо! Сам леший не знает, чего там с Кругловым да евонной машиной сталось. Как бы и с нами чего не сделалось! А то все ученые больно! Ученые! Открывают все! Наоткрывались!

– Помолчи, Севолодко, – заткнул его Сано, но тут же в ответ напоролся на: «молчи сам, пито – ссано!»

Максим поспешил вмешаться:

– Вы правы, Всеволод Иванович, ученые открывают. Иногда – рот. Когда ничего иного не получается. Но я, уверяю вас, сейчас открываю рот… в знак восхищения перед вашим кулинарным талантом. И перед этой… вашей палкой-мешалкой, если только дадите распробовать. М-м, вос-хи-тительно. Завтрак интуриста. Недосолено, уважаемый.

– Недосол на столе, пересол на спине, – засопел Севолодко, снимая с огня ведро, и его широкие нижние скулы растопырились еще шире.

Градька искоса на нее поглядывал, но молчал. Пока не пересекли бор, не вошли на болото и не дошли до трактора, эта навязанная ему спутница сказала всего два слова: «Подождите», – когда развязался шнурок кроссовки и второе, «блин», когда тот оборвался. Она оживилась, только увидев трактор и рубленные из бревен сани, а на них дощатый шалаш.

– А нельзя это вытащить и поехать?

«Сама ты эта», подумал Градька.

Эта Дина еще с утра засмущала всех насмерть, с того момента, как вылезла из палатки. Хорошо, что не голая. В белых спортивных трусах и лифчике. Будь бы тот от купальника – куда ни шло. Но это был уж совсем откровенный лифчик, с перевернутой на плече атласной бретелькой и розово-кружевными чашечками, накрывавшими, но не прятавшими маленькие курносые грудки.

Дина несла полотенце, мыло, зубную пасту, щетка уже была засунута в рот. Артикуляции ее губ едва хватило на «доброе утро», а «приятного аппетита» вышло совсем зажеванным. В точно таком же домашнем виде она вернулась с реки, подошла к костру, брезгливо понюхала оставленную ей кашу и показала жестом, что просит налить ей в кружку. Скованность среди мужиков сковала и самого Максима, чайник вильнул у него в руке, крышка упала, чага внутри громко стукнула, и все равно Максим не сумел нацедить ей более трети кружки.

Градька, сидя напротив Дины с полною кружкой чаги, кажется, и не думал ей отливать, он просто хотел поставить кружку на землю.

– Вы пейте, пейте, – она задержала ложкой его движение, а затем ковырнула кашу у себя в миске. – Воды в реке много, а теперь еще больше. Валерьяныч, а, Валерьяныч, – обратилась она к Максиму. – Ты говорил, восточный антициклон и грозы не будет, а вода в реке поднялась. Значит, в верховьях дождь.

Градька пил и давился теплой, чуть сладковатой чагой, оглядываясь на мигом снявшихся с мест мужиков. Максим Валерьянович принес из палатки футболку и заставил Дину одеться. Потом сходил за водой и снова поставил на угли чайник.

– Дина, это не дождь, – отвернувшись от Дины и повернувшись к Градьке. – Это не дождь, Градислав. Вода светлая.

Мужики от них убрались в тенечек, расположились на старых выдранных из вертолета креслах, возле крыльца избы. Курили и поджидали Градьку.

– Во, ёчи-мачи, баба, а? – приветствовал его Севолодко. – Гену-то все худа. Худа, говорит, а по мне ничего, попка круглая, сиськи вострые. Сразу видно, городской выделки, не под нашего комара.

– Уймись, Севолод, – вяло уговаривал его Сано. – У твоего комара жужжалка одна и осталась. Дело надо решать. Что делать-то будем.

– Дак вон Гено старший, пусть он и решает.

Помлесничего-Гена на деле был самым младшим, и по отсрочке не ходил еще в армию, но с первых дней утверждал себя как начальник.

– Так, мужики, – стукнул он кулаком по колену.

Помлесничего рассудил быстро, загибая пальцы с обломанными ногтями. Первое: рация в отказе, последнее подогревание батарей ничего не дало. Второе: Круглов с шофером пропал, живы ли – неизвестно. Если сразу же, как застряла машина, пошли назад, то сейчас они живы и бьют тревогу, ведь не может же эта дурнота с лесом длиться долго и далеко.