Светлана Абакумова - Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Утром, уходя в школу, ребенок застилал комнату – всю, и кровати, и пол, и стол, газетами, и выпускал утку из ящика. Та летала на сломанном крыле по комнате 18 квадратных метров и гадила беспощадно, с плотностью ковровых бомбардировок. Всё, всё, всё было устряпано светло зеленой жидкостью с серыми вкраплениями более твердых составляющих. Птица как бы уверяла, отпустите, а то хуже будет. Ребенок после школы час убирал газеты, и тряпкой оттирал, то, что попадало мимо, если газеты сдувало волной при налете. Посещения гостей-одноклассников исключались. Кто же из них, учеников начальных классов аглицкой школы, не заколдобится, увидев такой гадюшник? Мать тоже была недовольна, и требовала убирать комнату тщательнее. Ела утка хорошо, хлеб с молоком, но тосковала ужасно, чтобы она не сбила себе грудь о стекло, дверь на балкон всегда завешивали шторой.

Птица исчезла через пару месяцев. Хахаль, то есть мамкин друг-охотник, внезапно пришел и забрал ее. Мамка убеждала, что повез ее на Украину, чтобы там выпустить на волю. Но сказано это все было с каким-то таким нехорошим смешком, что ребенок заплакал и стал спрашивать, не съели ли эту утку, ни за что, ни про что? ведь уже холодно, и крыло у нее криво срослось, куда же ее увезли, что за Украина – разве там зимы не бывает? Лыжи, школа, сомнения.

Соседка Райка – крановщица стала женихов приводить со стройки, она жизнь мамкину починяла на свой лад, а та закрывалась от нее на английский замок, пряталась, грустила, все ждала охотника, который почему-то не ехал. Раиса просила подростка Гарика из соседней комнаты на балкон залезть – дверь открыть, и укоряла мать за то, что та прикидывается спящей. Высокая сильная татарка, с вечными бигуди под красной газовой косынкой, и сама сигала с балкона на балкон на высоте третьего этажа, если дома Гарика не было, а были его мать или сестра, черте что! Мама брала рюмку с водкой, держала на весу в тонкой руке, морщилась, когда выпивала и через силу улыбалась незваным гостям. Она ждала охотника, а его все не было. Все чаще она лежала на диване, уставившись в одну точку на потолке, не реагируя на системные запросы ребенка. Или сидела с книжкой Поля Валери, которую он ей подарил.

– Это хандра, – говорила она ребенку.

– Что такое хандра?

– Это меланхолия.

– Что же такое меланхолия? – спрашивал ребенок, не понимая.

– Это грусть.

Но из-за чего грустить, когда солнце светит и можно пойти на Ленина, 5, за мороженым, там самое вкусное мороженое, и все вокруг так интересно, кругом мир и разные люди, ребенку было совсем непонятно. Даже пластинки звезд французской эстрады мать больше не крутила на проигрывателе, и ребенок не решался поставить сказку в гнетущей тишине. Этот блестючий проигрыватель «Сириус М» принесли вдвоем на руках мама с охотником, счастливые и мокрые от первого весеннего дождя, год назад.

«Ей уже много лет, она стареет, а в ТРИДЦАТЬ лет она состарится окончательно, она сама так говорит, она состарится и умрет, так долго не живут!», – думал ребенок, со страхом ища следы новых морщинок вокруг маминых глаз на заострившемся от ожидания лице и на руках.

– Что ты там разглядываешь?

– Ты умрешь, у тебя уже 5 морщинок на лице, тебе скоро ТРИДЦАТЬ! Их с каждым днем все больше, этих морщинок! – ужасался ребенок.

– Не бойся, я не умру, – смеялась мать, – Что ты, что ты, не говори глупостей, морщинки бывают у всех, посмотри на бабу Тасю, сколько у нее морщинок, а она все живет и жжет свою керосинку, да тебя по заду веником хлопает.

Эти слова успокаивали ребенка на какое-то время, но не навсегда. Он любил свою мать и больше всего на свете боялся ее смерти.

И вот охотник приехал однажды, как всегда без предупреждения. В объятиях – захрустели чьи-то кости. Ребенок подбежал справиться об утке, но двухметровый блондин легко отмахнулся от ребенка, сунув в подарок перочинный ножичек.

– Утка… как она улетела? – беспокоился ребенок, – Где ее выпустили? Все ли хорошо у утки?

Но мать сказала: «Не приставай к дяде Валере, видишь, он устал с дороги, возьми монетку, купи себе фиников; ступай на улицу – погуляй».

Больше разговоров об утке не было. Ребенок уговорил себя, что у утки всё хорошо, что она нашла себе стаю и улетела на юг, в Африку с последним клином.

Несколько дней спустя ребенок познал ужас потери, всю глубину отчаяния. Мать не пришла домой. До 11 часов вечера он крепился, ожидая мать, потом, не закрыв дверь, выбежал на пустынную лестницу и зарыдал. Никогда мать не задерживалась так поздно, она опаздывала на полчаса – на час самое большое. На рев вышла соседка баба Тася, она забрала ребенка к себе и он еще два часа сидел на стуле, пялясь в телевизор «КВН», сглатывая слезы. Бабка была немногословной: «Придет твоя мать, никуда не денется», вот и все утешения от щедрот ее эвакуированной в войну, белорусской души. Ребенок с компанией днём доставал ее своей беготней по общему коридору, в котором она несла «вахту» у керосинки, готовя еду себе и взрослой дочери, зорко бдя, кто к кому заходит. И бесконечными проделками – попытками забраться на чердак, запалить спичкой самострел, грохотом, хохотом и плачем он давно переполнил чашу терпения «этой святой» женщины. А тут еще ночь маета,…хотя, конечно, жалко ребенка. Что мать, мать – известное дело, молодое!