Ольга Шипилова - АНА навсегда - исповедь отличницы. Анорексия длиною в жизнь

Со мной не должно было этого случиться. Я росла очень рассудительной девочкой, в моей жизни было слишком много задач и четкая цель впереди. И все это я променяла на одиночество и пустой холодильник, отсутствие голода и «ана-паблики». Единственное, что осталось теперь у меня – это возможность писать, анорексия не настолько хитра, чтобы отнять и это. Я не всегда была такой. Раньше все было по-другому. Почему я такой стала – моя история, исповедь моей души. Это нелегко, но я все же попробую, может быть кого-нибудь это сможет остановить у черты. Может быть, кто-то вовремя сумеет опомниться и пройти свой жизненный путь не разглядывая выпирающие кости, а восхищаясь миром вокруг себя, целуя детей и согреваясь ночами не под пуховыми одеялами, а в объятьях любимого человека.

Все началось в моей семье. Мама, бабушка и дед, заботившиеся обо мне с пеленок – это самые добрые и замечательные люди среди всех, кого я знала за свою тогда еще короткую жизнь. Но рядом со мной росла, взрослела и существовала целая куча двоюродных братьев и сестер. Они-то и послужили первым толчком к началу болезни. Их оскорбления, насмешки, издевательства изуродовали меня изнутри, сделали издерганной, замкнутой, подозрительной. Мне было тяжело рядом с ними. Я старалась следить за каждым своим словом, действием в их присутствии. Они приезжали на лето к моей бабушке и не давали покоя всей деревне, превращая мою жизнь в настоящий ад. Они словно отрезали меня от себя, выбрав предметом для потехи и принуждая ко всяческим мерзостям. Я родилась уже в этой атмосфере ненависти, нелюбви и неприятия. Но различать скверное отношение к себе я начала к трем годам, когда моя тринадцатилетняя двоюродная сестра Кира, катаясь на велосипеде, обманом заставляла меня бегать за ней по всей деревне. Она крутила педали и зло хохотала, приманивая меня как собачонку. Я неслась за ней, насколько мне хватало детских сил, пытаясь догнать, чтобы она меня прокатила. Но та лишь еще громче хохотала и называла Каштанкой.

Однажды Кира все же сжалилась надо мной. Я была ей так благодарна, что целовала руки. Она брезгливо отталкивала меня, а я была настолько мала, что не могла понять, почему сестра со мной так поступает. Кира усадила меня на раму велосипеда. Какое-то время она, молча, ехала, потом стала упрекать, что я тяжеленная как корова, и, наконец, совсем потеряв самообладание, приказала мне спрыгивать прямо на ходу. Я боялась, просила остановиться и помочь спуститься на землю, но Кира еще больше выходила из себя. Она кричала и одной рукой, бросив руль, выталкивала меня с этой злосчастной рамы. Я схватилась за ее колено – Кира рассвирепела. Она резко остановила велосипед, я удержалась на нем. Тогда Кира, не зная, как еще мне досадить, сказала, чтобы я поставила свои босые ноги на цепь велосипеда. Я снова боялась. Дед говорил мне, что это опасно, можно пораниться. Однако Кира была убедительнее моего старого деда. Она уверяла, что ничего не произойдет, нужно поставить и все. Я поверила ей. И едва мои ноги оказались рядом с цепью, Кира с силой ударила по педалям. Острая боль в моей левой ноге, ощущение рвущихся сухожилий и фонтан горячей крови – я визжала от боли. Испугавшись вида крови, Кира не справилась с управлением, и мы упали. Тринадцатилетняя сестра всеми своими шестьюдесятью килограммами хлопнулась на мою обезображенную ногу. Всякий раз, года сейчас я смотрю на кривой шрам – вспоминаю ехидную Киру, лгущую деду и бабушке о том, как я сама поранилась.

Кирин младший брат Матвей в издевательствах своих был изощреннее сестры. Он мог облить себя алой краской, растянуться на дороге и мычать. Я подходила к нему, трогала тихонько за руки и шептала:

– Что с тобой, братик?

– Меня сбил самосвал! – хрипящим голосом отвечал Матвей. – Я умираю, сестричка! Будешь ли ты вспоминать меня?

Я падала лицом на его грудь и рыдала, просила не покидать меня. Мне тогда даже в голову не приходило, что самосвалов на наших проселочных песчаных дорогах никогда не было. Матвей наблюдал за моими страданиями и ликовал. Он раньше других родственников заметил мою впечатлительность и ранимость, поэтому всячески этим пользовался, доводя до такого состояния, чтобы к вечеру я вся дергалась, а ночью во сне кричала. Вместе с Кирой они хохотали надо мной, а я никак не могла понять, почему мы не можем быть дружны между собой как остальные дети в соседских семьях.