Олег Яненагорский - Не только об Украине и Польше… Размышления с вкраплением социальной сатиры

3) Об ответственности… А вот очень интересно – будут ли Словакия и Украина жаловаться на Германию в разные европейские судебные органы? Или требовать с Германии возмещения упущенной выгоды, а также наказания «агрессора», совершенно не учитывающего экономические интересы Словакии и Украины?

P.S. Про «идиотов» сказать нечего не могу (не мой профиль). А право на самооценку есть у каждого, включая Арсения Яценюка и Роберта Фицо…

ЕВГЕНИЙ ЛУНДБЕРГ. «ЗАПИСКИ ПИСАТЕЛЯ».

ФРАГМЕНТЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЧАСТЬ V

1919 – 1920 годы. Декабрь. – Хутор.

…Прелюдия к конфискации оружия – свирепая солдатская брань, пальба в воздух в разных концах села и свист нагаек. У старика Пантелея подбили глаз. Степан позорно бежал с десятком синяков на мельницу. Семен возмутился щелканьем нагаек, оттолкнул обидчика и крикнул:

– Что мы – скот, что ли?

– А скот, – спокойно подтвердил поляк. Семен был арестован, приведен в господский дом и избит до полусмерти. Затем его кинули в снег, дали очнуться и, не тревожа избитых ребер, груди и спины, надавали ему пощечин до того, что глаза запухли.

– Ступай и помни, что ты быдло есть, быдлом и помрешь.

Трусливые снесли десятка полтора винтовок. С десяток их нашлось по доносам рассорившихся соседей. И только. Солдаты озлоблены тщетою поисков. В отместку крестьянам офицеры отдали приказ отбирать «казенные вещи». Это сигнал к грабежу.

Как известно, сельской России не во что одеться. Единственное, что у нее есть для буден и праздника, – это солдатское, принесенное с фронта белье и солдатская одежда. Женщины сшили себе платья из солдатских мешков. И это отбирают. На выбор, что получше. У учителя берут детские штаны и офицерский пояс. У меня – театральный бинокль и шерстяные вещи. Мы спорим. Нам грозят прикладами. Из села доносится чей-то звонкий вопль. Кого-то пугают выстрелами в воздух. У Ксенофонта отобрали брошенную ему красными, взамен взятой под обоз, лошадь. Но отдают за выкуп – едва ли не в третий раз приходится ему откупаться. Слова «двадцать пять» – предполагается: ударов шомполом – висят в воздухе.

Вечером встречаемся с соседями и приятелями. Общее чувство бесправия и брошенности.

Поделом вам: не поддержали Петлюру, – говорят одни.

– Что Петлюра, – возражают другие. – Петлюра-то нас и продал. Нужно было за большевиками идти.

– А коммуна?

– Ну и коммуна! Пес с нею. На то мы и крестьяне, чтобы землю по-своему делить. Или паны тебе землю дадут? Большевикам все равно, так ли, этак ли землю устраивать – они городские. Сегодня говорят коммуна, а завтра перестанут. И то – какая там коммуна! Бернадек из Одессы приехал – нигде никакой коммуны не видал. Докторка в Москве была – говорят, и там про коммуну не слышно. Одно есть: панов выгнали, инженеры с заводов ушли, – это правда.

– Подождем, вот Деникин придет, еще хуже будет, – поощрительно соображает третий.

Молчат.

Приехал к себе в усадьбу сосед-помещик, отставной генерал П. Пошептался с начальником отряда, оставил какие-то списки и уехал. На следующий день был отдан приказ по селу сносить в общественный амбар разобранные во время свобод помещичьи вещи. Несут книги, посуду, белье, мешки с зерном. Получают расписки от начальника отряда и уплачивают штраф, кто зерном, кто полушубками, кто деньгами.

Мебелью солдаты топили печи в помещичьем доме. Хлеб продали скупщикам. Книги частью раздарили крестьянам же, частью сожгли. А через месяц тот же помещик взыскивал с крестьян двойные штрафы за уже возвращенные вещи.

Через село проходят карательные отряды. Во главе некоторых – местные поляки-помещики. И те же каратели скупают хлеб для польской армии и сбывают свой, взыскивая его с крестьян. По всей округе расправы с членами земельных и сельских комитетов. В селе М. – пятьдесят ударов. В Вол. – двадцать пять. В других местах без счету, пока не назовет имена неблагонадежных. Хорошо, что хоть не убивают. Есть сведения о казнях в районе Шепетовки и в Проскурове.

Перед рождественскими праздниками офицеры галлеровского отряда собрались на охоту. Старосте отдан приказ: прислать для охоты полдюжины мальчиков от десяти до двенадцати лет.

– У нас «хартов» нет с собою, – сказал офицер, – пусть побегают холопские дети.