Роман Воликов - Возвращение крестоносцев

Европейские безработные могли торжествовать: в Европе остались только европейцы.

Вот на таком историческом фоне стремящегося к звёздам двадцать первого века в городе Львове родился и рос молодой человек, которого звали Мирослав Янковский. Полуполяк по отцу, полулитовец по матери, он ощущал себя полноценным среднестатистическим европейцем.

Он родился в тот год, когда Украина наконец сочла себя независимой страной и вступила с Россией в драку: за нефть, газ и Донбасс. Впрочем, семью Янковских эти события интересовали мало: отец работал водителем грузового трейлера и неделями пропадал в рейсах, мать была домохозяйкой и иногда подрабатывала маляром. Семья жила не бедно, скорей, скудно и бережливо, родители надеялись дать детям, у Мирослава было две сестры, младше и старше его, приличное образование, оптимально в Германии, в крайнем случае, в Чехии или Польше.

Львов вместе со всей Украиной мог быть отнесен к западному миру весьма условно, это было глухо провинциальное захолустье, пережитки советского прошлого встречались на каждом шагу, в семье, в силу её этнического происхождения, к хохлам относились не столько пренебрежительно, сколь насмешливо.

«Честно говоря, – обычно повторял Янковский старший, выпив лишнего, – я бы предпочёл, что этот город снова назывался Лемберг, а в мэрии сидели австрийцы, а не чубатые ребята в косоворотках. Порядка точно было бы больше». «Хотя мне наплевать, – добавлял он, протрезвев. – Хохлы так хохлы, главное, чтобы квартплату не повышали».

К моменту описываемых событий Мирославу исполнилось восемнадцать лет, он окончил городскую общедоступную гимназию и пребывал в размышлениях о будущем жизненном пути. В гимназии у него было два любимых предмета – английский язык и карате. Английский, потому что интернет и телевидение ежечасно твердили, что без знания этого языка невозможно добиться никакой, самой ничтожной карьеры. То же, пусть и с меньшей уверенностью, утверждали родители. А карате сделало его выносливым и сильным.

Он был здоровенный детина, Мирослав Янковский, под метр девяносто, мощные плечи, широкие как грабли запястья, толстая как у ломового мерина жопа на крепких чуть кривоватых ногах, и не так глуп, как могло показаться на первый взгляд. Он не был умён, скорей, хитёр, отлично считал гроши, обожал торговаться на базаре и делал это страстно и с неподдельным артистизмом, иначе говоря, обладал природной способностью молниеносно выявлять, что выгодно, а что нет. Книги, естественно, он читать не любил и в этом мало отличался от сверстников. Целиком и полностью он относился к поколению, которое изучало историю и общественные процессы по компьютерным играм, и запросто мог разбить челюсть тому, кто осмелился бы утверждать, что Яков Прибой или генерал Ву Ксинг мультяшные придумки, а не реально существовавшие люди.

В какой-то мере это поколение следовало назвать живыми роботами – они жили по инструкциям, выхолощенными соответствующими умниками в скромный набор «что такое хорошо и что такое плохо», умеренно-консервативно-религиозный с базовым тезисом – «Omnis potestas a Deo» 5 5 Всякая власть от Бога (лат.) , полутона и оттенки мыслительного процесса считались уделом избранных, ограниченного круга семей англосаксов, тщательно следивших за чистотой рядов. Славяне Восточной и Южной Европы не то чтобы считались людьми второго сорта, они таковыми являлись в сложившейся экономической модели. Их жизнь, а тем более судьба, волновала правящие элиты исключительно с точки зрения наполняемости рынка сбыта вышедших из моды товаров.

У совершеннолетнего здоровяка Мирослава Янковского не было никакого шанса вырваться из привычного круга вещей. Тем более, что жизнь европейских безработных за годы, прошедшие после изгнания чужеземцев, не стала слаще.

Это была очередная несбывшаяся иллюзия – освободившиеся рабочие места, на одну вакансию претендовало пятьдесят человек, научно-технический прогресс никто не остановил, порой казалось, что он превратился в самостоятельный разум, производящий новые и новые устройства, заменяющие человека, исключительно в угоду собственным амбициям. Быстро выяснилась ещё одна неприглядная сторона медали: белый человек и не слишком-то жаждал трудиться в поте лица своего. Взять в руки лопату и копать яму это был пережиток далёкого прошлого, и никто не хотел возврата. Жизнь стала слишком комфортной, необходимость пахать от зари до заката никому не улыбалась.