Анастасия Баталова - Моя реальность. Сборник рассказов

Внезапно откуда-то сверху послышался лёгкий треск.

Она интуитивно подняла голову. И выступ, и крюк, за который цеплялась верёвка – всё было в порядке.

Беда притаилась выше, и она не могла сразу заметить её: над карнизом начался камнепад.

Череда счастливых случайностей, сохранявших её шальную жизнь до сих пор, прервалась. Несколько крупных камней, обрушившись вниз, откололи от карниза увесистую глыбу – прокатившись по склону, она задела выступ, к которому крепилась страховка.

Выступ дал трещину и, мгновение спустя, нагруженный её маленьким телом, медленно, почти кинематографично, отломился от скалы и начал падать, увлекая за собой верёвку.

Крюк был вбит как всегда, на совесть, и если бы он выпал вдруг из катящейся по склону, а затем из падающей с ускорением глыбы, она, возможно, получила бы шанс на спасение. Но профессионально вогнанный по самую проушину крюк намертво сковал верёвку и камень.

Оторванная от скалы чудовищной силой рывка, она стала падать вдоль отвесной стены; плашмя, раскинув руки, в своём бело-голубом комбинезоне, летела она единственный раз в своей жизни как самая настоящая крупная красивая птица.

Её падение не встречало никаких препятствий на удивление долго – таков был прощальный подарок ей от судьбы – больше двухсот метров летела она совершенно свободно и, вероятно, даже успела до конца осмыслить само ощущение полёта…

Кто знает, может, именно об этом неосознанно мечтала она всю жизнь.

В сказочно живописном краю, на берегу моря, сентябрями, когда изнуряющий зной начинает спадать, и воздух становится мягок, как свежая французская булка, в шикарном отеле собираются на недельку-другую именитые художники – эта встреча для них не столько повод выставиться друг перед другом и продемонстрировать свои успехи, сколько способ обновиться за счёт могущественной целительной красоты здешней природы и непринуждённых богемных бесед на террасе за бокалом хорошего вина; сюда приезжают за вдохновением, за очищающим глотком божественной истины, без капли которой всякое произведение искусства теряет смысл.

В видовом кафе, расположенном на просторной каменной площадке среди скал, за самым крайним столиком возле металлической решетки, позади которой открывалась пропасть, сидело несколько человек.

– Миром правит либидо, и эрос – есть главный двигатель творчества, – говорил грузный лысеющий господин с живыми, глянцево-блестящими, точно крупные чёрные маслины, глазами, – во всякой картине должно быть в первую очередь желание, оно может быть трансформировано, скрыто, переведено в собственную противоположность, то есть в полное отрицание сексуальности, как, например, в картинах религиозного толка, но оно должно быть… Вся природа живёт только лишь продолжением жизни, и человек, как часть этой самой природы, не может жить принципиально иначе, цветок пахнет, чтобы привлекать пчёл, юная девушка прекрасна во имя грядущей любви, и что бы ни писал художник, девушку или цветок, и в том и в другом он должен неявно обозначить этот сокровенный, но единственно важный посыл…

– Ваши суждения, как и всякие другие, имеют право на существование, способов творить в мире столько, сколько в нём есть творцов, но, позвольте заметить, вы смотрите на вещи односторонне, – вступила в разговор красиво стареющая женщина с проседью в тёмных волосах, смуглой высохшей кожей и широким скуластым лицом, – неужели всякий раз, когда вы пишете раскрывающуюся розу, у вас рождается мысль о женщине? И измождённая монахиня на берегу ручья для вас не есть присутствие божественного, а есть лишь отсутствие плотского? Вас часто можно видеть в кругу молодых живописцев, вы авторитет, мэтр, неужели вы говорите им это, наставляя на стезю служения прекрасному?..

– А вы верите в гений чистой красоты? В абсолютное сияние незамутнённого похотью созерцания? – гадко усмехаясь, продолжал господин с глазами-маслинами, – у женщин, должно быть, особенно начиная с определённого возраста, акценты действительно смещаются в сторону духовного… Мы, мужчины, несколько дольше ощущаем в себе зов природы и потому, я полагаю, смотрим иначе на некоторые вещи. То, что я сказал, не столько дань следованию определённому учению, сколько смиренное принятие нашей животной сути.

Он взял со стола белоснежную сложенную уголком салфетку и промокнул ею свой круглый лоснящийся лоб.